— Ладно.
Глава VI. Будка. Ухо за ухо!
Представление окончилось, и мы вышли из театра, Ява уже совсем оправился от щелчков. По- петушиному вытянув шею (вот-вот кукарекнет!), он заглядывал через головы детей. Это он высматривал Вальку.
— Может, пойдём? Зачем она нам сдалась? Только стрекочет, как сорока, — сказал я угрюмо.
Настроение у меня было… сами понимаете: часы на совести, как на сердце камень. И казалось, не было никакой надежды, что они попадут к своему хозяину. Хоть выходи на улицу и кричи. Да разве докричишься, не зная ни фамилии, ни адреса в городе, где полтора миллиона жителей да ещё полмиллиона приезжих! Безвыходное положение! Хоть плачь!
Но Ява совсем на другую волну настроен, совсем не о том думает.
— Как это пойдём? Ты что! — говорит он. — Мы же обещали подождать. Выходит, снова на брехню меня толкаешь? Смотри, так и щелчков заработать недолго!
«Мы обещали»! Как это у него здорово получается! Он один обещал, а говорит «мы». Тоже мне коллективист!
Но я не успел ничего сказать — из толпы выпорхнула Валька с братишкой Миколой и подбежала к нам.
— А я в фойе вас смотрела — думала, вы там ждёте. Ну, идёмте!
Мы шли по улице к парку Ватутина. Валька всё время что-то говорила, но я не слушал. Мне было неинтересно. И вдруг я услышал своё имя:
— Что это Павлик кислый такой? И смотрит сердито… Он, случайно, не болен? Или, может, что-нибудь случилось?
«Сама ты больная», — с досадой подумал я. Что ей от меня нужно? И не люблю, когда меня Павликом называют! Павлик-равлик!..[3]
Ява пронзительно посмотрел на меня, и в глазах у него было: «Ну, друже, врать я не могу. Ты уж извини».
— Да так… случилось, — вздохнул он. — Неприятность одна…
И Ява начал рассказывать всё, как было: и про часы, и про то, как мы сегодня ходили по театрам.
Сперва я хотел вмешаться и не дать ему говорить, но потом махнул рукой — пусть рассказывает, что это может уже изменить?
Слушая Явин рассказ, Валька всё время ойкала и всплёскивала руками. А когда Ява закончил, взволнованно сказала:
— Ну ты скажи!.. Вот это да!.. Подумайте, как вышло! Конечно, надо обязательно найти того артиста… — И вдруг глаза её заблестели. — А знаете что? Кажется, один человек может вам помочь. Недалеко от нас живёт старый артист, Максим Валерьянович. Он уже на пенсии, не выступает, но знает всех артистов. Он ещё до революции играл на сцепе. Вы ему опишите вашего «царя», и он наверняка узнает, кто это. Хотите, я вас познакомлю?
Мы переглянулись. Ява смотрел на меня победителем. Да ещё неизвестно, сможет ли помочь этот Максим Валерьянович! Но почему не попробовать. Не в таком я положении, чтоб отказываться.
— А он дома сейчас? — спросил я, давая понять, что согласен.
— Да, скорей всего дома. Он часто хворает и вообще больше дома сидит. Идёмте.
Уже знакомый нам двор на улице Январского восстания встретил нас весёлой громкой музыкой — какие-то молодые люди на балконе второго этажа крутили магнитофон. Я подумал, что это хорошая примета — в кино, например, когда благополучно завершается какое-нибудь дело, всегда играет весёлая музыка. Мы с Явой бодро зашагали под музыку к флигелю, уверенные, что Максим Валерьянович живёт в одном с Валькой доме. Но Валька сказала: «Нет, не сюда», и свернула в тёмную подворотню. Мы с Явой покраснели — ведь Валька могла догадаться, что мы уже были тут. Хорошо, что в подворотне было темно, и она ничего не заметила. Из подворотни мы вышли на задний двор, к старым, скособоченным сараям. Сараев было много. Одни двухэтажные, с деревянными лестницами и узкими мостиками вдоль второго этажа — как на пароходе; другие — низкие, приземистые. Между сараями в тёмных проёмах зелёным пламенем светились кошачьи глаза.
Мы прошли мимо сараев и начали спускаться по тропинке, что змеилась в зарослях дерезы. Слева начиналась Лавра — то выныривала, то снова пряталась в зелени деревьев. кустов и разного бурьяна каменная крепостная стена с бойницами. Под стеной в чаще была таинственная темнота, оттуда пахло сыростью, холодом, прелью…
— Вот где в казаки-разбойники играть! — с завистью шепнул мне Ява.
Да-а… в казаки-разбойники тут здорово!
Впереди ослепительно вспыхнул золотом купол какой-то колокольни. А справа от купола… Ха! Знакомая штука! Мачты высоковольтной линии. Эти гигантские железные аисты мимо нашего села тоже шагают через всё поле, пока не скроются за горизонтом.
Мы спустились к колокольне. Массивные чугунные ворота были открыты, и сводчатый вход вёл во внутренний двор Лавры.
Валька уже хотела пройти мимо этих ворот, как вдруг Ява сказал:
— Может, зайдём, хоть на минутку, взглянуть?
— Вот ещё! — с досадой поморщился я. Мне не терпелось как-нибудь поскорее утрясти дело с часами.
Но глаза у Явы вспыхнули почти таким же зелёным огнём, как и у тех котов, что прятались между сараями. И я понял: вот эта крепостная стена, эти бойницы — вся эта древняя Лавра уже населялась в его воображении таинственными незнакомцами, сыщиками и шпионами. И уже слышатся Яве отзвуки выстрелов, и «Руки вверх!», и звуки погони, и… всё, что случается в приключенческих фильмах. Спорить с ним теперь пустое дело.
— Мы только посмотрим, и всё, — умоляюще глянул он на меня.
— Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были… Так идёмте, идёмте! — затарахтела Валька. Пришлось зайти.
— Тут Лавра кончается… — поясняла Валька. — Это — «Звонница над Дальними пещерами». А это — храм Рождества Богородицы.
Но она могла и не пояснять. Всё это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.
— «Храм Рождества Богородицы, сооружён в 1696 году в стиле барокко…» — громко прочитал он.
— Аварийное барокко, — сказал я. — Капремонта требует…
Действительно, рядом с подновлённой златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стёкла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.
Небольшой дворик возле церкви был обнесён крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зелёном тихом уголке между деревьями были старые могилы — виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.
Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников:
И на другом:
— Вот видишь, — сказал Ява. — Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.
— У нас тут много исторических, — сказала Валька. — В Лавре — Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре — Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове — Юрий Долгорукий, который Москву основал.
Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто всё это не Валька говорила, а он сам.
— Нужно будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас идёмте к этому Валерьяновичу.
