заговорил с ним мягко, как с больным:
— Но ведь в шахматы играешь ты, а не я.
— Это все равно.
— Разве ты и я — это одно и то же?
— Почти! Неужели ты не понял, что с тех пор, как мы нашли друг друга, мы с каждым мгновением сближаемся все больше? Мы и дальше будем сближаться, пока однажды не соприкоснемся.
На этот раз Франсуа был убежден, что брат не бредит. То, что говорил Жан, несомненно, имело смысл. И хотя пока Франсуа не мог ухватить этого смысла, он предчувствовал нечто ужасное.
Франсуа спросил:
— Когда?
— В день моей смерти, конечно.
После этих слов они замолчали. Возможно, через какое-то время их разговор возобновился бы, но им помешал приход Абдула Феды. Он явился в сопровождении охранников с факелами. Как и в предыдущие разы, при виде правителя Франсуа был поражен его величественной и благородной осанкой. Абдул Феда излучал мудрость и спокойную уверенность. И в то же время было видно, что человек это суровый и даже порой жесткий.
Абдул Феда заговорил на своем языке, а Жан переводил брату. Прежде всего, он обратился к Тома Ларше, которому подтвердил, как последний и предполагал, что намерен использовать его навыки винодела. Он велел ему начать выполнять свои обязанности тотчас же, и Ларше покинул помещение в сопровождении охранника.
Затем правитель Хамы повернулся к чернокожим, которые участвовали в шахматной партии в качестве пешек и фигур на стороне противника. Он сказал, что их отправляют на работы в принадлежащих ему мраморных карьерах, и те тоже ушли с охранниками.
Затем хозяин сделал несколько шагов сторону Эль-Биеда, альбиноса.
— Тебя я назначаю главным.
Эль-Биед хотел было поклониться, чтобы выразить свою признательность, но Абдул Феда остановил его:
— Главным над моими евнухами. Предыдущий начальник только что умер.
Гримаса ужаса исказила лицо альбиноса.
— Почему меня?
— Потому что ты зол: это написано на твоем лице.
— Ты хочешь меня наказать?
— При чем здесь наказание? Злоба — главное достоинство евнуха. Ступай!
Эль-Биеду нечего было ответить, и двое солдат увели его. Затем правитель Хамы обратился к старикам, которых правитель Хомса подарил ему в большом количестве.
— Я долго размышлял, что делать с вами. Думаю, вы могли бы пригодиться здесь, если не заставлять вас находиться на солнце. Вы будете спать днем, и работать ночью. Вы станете охранять дворец. Ночью вас никто не увидит.
Наконец в комнате остались только Жан и Франсуа. Правитель обратился к последнему.
— Ты тоже будешь работать в карьере. Если я не отослал тебя с остальными, так это потому, что исполняю волю правителя Хомса. Он пожелал, чтобы ты оставался со своим конем. Иди за ним!
Франсуа последовал за последним оставшимся солдатом, и Жан остался наедине с Абдулом Федой.
— Теперь ты, черная ладья.
Жан последовал за правителем через сады, затем через комнаты дворца. Наконец они оказались в огромном помещении, выложенном белыми и черными плитами, как клетки шахматной доски. Оно выходило на террасу с увитой виноградом беседкой. Там, как разглядел Жан, стояли два стула и низкий столик. Именно здесь должна была состояться партия. Неподалеку лежали подносы с фруктами и прохладительными напитками. Приближался вечер.
— Как тебе нравится эта доска, черная ладья? Она принадлежала самому Саладину. Это как раз для нас, не правда ли?
Шахматные фигуры, сделанные из искусно расписанного фарфора, были восхитительны. Черные представляли собой крестоносцев с их шлемами, кольчугами, мечами и копьями. Король имел обличье Людовика Святого, и королева одета, как христианка. Белые, напротив, были сарацинами. Головы их венчали тюрбаны, на боках болтались кривые сабли, а лицо королевы скрывала вуаль.
Абдул Феда объяснил свои намерения Жану:
— Сейчас мы сыграем первую партию, чтобы я оценил твои возможности. Если ты окажешься слишком слаб, то вместе с остальными отправишься в карьер. Если покажешь себя сильным игроком, мы станем играть каждый день, и если ты выиграешь хотя бы раз, то я освобожу тебя и твоего брата. Ты, конечно, будешь христианином, возьми черные фигуры.
Жан молча сел на указанное ему место. Абдул Феда сделал то же самое и двинул вперед пешку.
— Теперь ты, черная ладья.
Жан сделал свой ход, и правитель увидел его искалеченную руку.
— Кто так поступил с тобой?
— Один монах.
— В твоей стране монахи пытают?
— Конечно. А у вас такого не бывает?
— Бывает иногда. Играй.
Эта партия завершилась довольно быстро. Жан, хотя и очень старался, явно уступал правителю и после безнадежного сопротивления вынужден был сдаться.
Правитель улыбнулся.
— Так я и думал! Ты выигрывал у Хаджи, но этот святой человек гораздо лучше разбирается в Коране, чем в шахматах. Что же касается правителя Хомса, он еще слабее в этой игре. В тот раз я специально затянул партию, чтобы не огорчать его.
Жан поднялся.
— Ты куда?
— В карьер.
— Оставайся. Я не закончил. Ты проиграл, но у тебя есть вкус к игре. Тебе просто не хватает умения.
Абдул Феда встал и взял с соседнего стола искусно переплетенную книгу.
— Это трактат о шахматах, который я сам написал. Поскольку ты знаешь наш язык, возьми ее и прочти, а когда закончишь, мы сыграем снова.
— Я говорю на вашем языке, но читать не умею.
Правитель покачал головой и принес из комнаты другой том.
— Здесь ты найдешь соответствия твоих букв нашим.
Между тем вот уже более часа Жан чувствовал, что подступает очередной приступ малярии. Он дрожал от холода и старался скрыть это от правителя. Но все-таки лихорадка одолела его, он начал стонать и дрожать всем телом.
— Что с тобой? Ты болен?
— Да. Малярия.
Абдул Феда положил Жана на диван и велел позвать врача. Когда тот появился, Жан бредил вовсю. Он выл по-волчьи и испуганно кричал, как будто перед его глазами стояло нечто ужасное…
Врач долго осматривал его. Это был человек пожилой и весьма знающий. Он прекрасно разбирался в заболевании, довольно часто встречающемся в здешних краях. В конце концов, оставив больного, врач обратился к правителю:
— Он слишком истощен. Очевидно, ему пришлось пережить большие лишения и страдания.
— Он умрет?
— Не думаю. В нем чувствуется какая-то невероятная сила, и это — сила духа. В этом христианине есть нечто исключительное.
На мгновение Абдул Феда задумался.
