Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924

воспрепятствовать естественному движению к социалистическому обществу»¹⁰. Революционные начала режимов Муссолини и Гитлера, столь впечатлявшие современников, объявлялись отвлекающим маневром.

Аргументы против концепции «тоталитаризма» и предположения, что большевизм оказал влияние на «фашизм», можно разбить на две категории. На низшем полемическом уровне прибегают к аргументам ad hominem. Концепция «тоталитаризма» объявлялась изобретением холодной войны: соединение коммунизма с нацизмом помогало повернуть общественное мнение против Советского Союза. В действительности эта концепция опережала холодную войну на добрых двадцать лет. Идея тотальной политической власти и «тоталитаризма» была сформулирована в 1923 году оппонентом Муссолини, Джиовани Амендола (впоследствии убитым фашистами), который, наблюдая планомерное уничтожение государственных институтов при Муссолини, пришел к выводу, что его режим радикально отличается от привычной диктатуры. В 1925 году Муссолини подхватил этот термин и придал ему позитивное звучание. Он определял фашизм как «тоталитаризм» в смысле политизации всего «человеческого» и всего «духовного»: «Все в государстве, ничего вне государства, ничего против государства»*. В 1930-е годы с восхождением Гитлера и одновременным развертыванием террора в Советской России термин получил хождение в академических кругах. Все это происходило задолго до холодной войны.

* Диктатор Ганы в 50-е и 60-е годы Кваме Нкрума, друг Советского Союза, высек на своем монументе парафраз из Евангелия: «Ищите прежде царства политического, а остальное все приложится». (Ср. Матф. 6.33.)

Более серьезные противники концепции «тоталитаризма» приводили следующие основания: во-первых, ни один режим еще не мог добиться абсолютной политизации и полного государственного контроля, и, во- вторых, черты, приписываемые так называемым «тоталитарным» режимам, можно наблюдать не только в них.

«Систем, которые заслуживают названия тоталитарных в строгом смысле этого слова, не существует, потому что всегда сохраняются в той или иной степени черты плюрализма». Иными словами, им не удается достичь того «монолитного единства», которое и является их отличительной чертой¹¹. На это можно лишь ответить, что если бы термины, используемые социальными науками, подвергнуть проверке на предмет их буквального соответствия, то едва ли нашелся хотя бы один, удовлетворяющий этим условиям. При таких требованиях мы не можем говорить о «капитализме», ибо даже в период самого бурного расцвета экономических свобод в XIX веке правительства тем или иным способом контролировали и регулировали рыночные операции. Нельзя говорить и о «коммунистической экономике», потому что даже в Советском Союзе, где государственный сектор составлял 99%, все же постоянно приходилось мириться с существованием «второго», свободного сектора экономики. Демократия означает правление народа, и тем не менее политические теории свободно допускают существование в демократических странах особых групповых интересов, влияющих на политику. Такие концепции полезны, ибо они отражают то, к чему данная система стремится и чего она достигла не в «строгом», словарном значении, как в естественных науках, но в широком смысле, единственно приемлемом в человеческих делах. На практике все политические, экономические и социальные системы «перемешаны» — чистых не бывает. Задача ученого определить те черты данной системы, которые в совокупности характеризуют и выделяют ее из остальных. И нет никаких разумных оснований для приведения понятия «тоталитаризма» к более строгим стандартам.

Действительно, притязания тоталитаризма столь непомерны, что, по словам Ганса Бухгейма, по самой своей природе неисполнимы: «Поскольку тоталитарный строй преследует недостижимую цель — полный контроль над человеческой личностью и судьбой, — он может быть реализован лишь частично. Сущность тоталитаризма в том и состоит, что цель никогда не может быть достигнута и воплощена, но должна оставаться целью, требованием, предъявляемым к власти... Тоталитарный строй не есть единообразно рациональный механизм, одинаково эффективный во всех своих узлах. Это лишь идеал, и в некоторых областях воплощенный в действительности; но в целом основные властные притязания тоталитарного строя реализуются лишь в искаженном виде, в различной степени в разные времена и в разных областях жизни, а в процессе — тоталитарные черты всегда переплетены с нетоталитарными. Но именно по этой причине проявления тоталитарных притязаний столь опасны и угнетающи; они смутны, непредсказуемы и труднодоказуемы... Почти всякое исследование тоталитарных мер неизбежно страдает преувеличением проблемы в одних отношениях и недооценки ее в других. Этот парадокс происходит из-за нереализуемости притязаний на тотальный контроль; он характерен для жизни при тоталитарном строе и предельно затрудняет ее понимание для сторонних наблюдателей»¹².

Сходный ответ можно дать и тем, кто утверждает, что черты, приписываемые тоталитаризму (упор на идеологию, апелляция к массам и харизматичность лидера), существуют и в других политических режимах: «Утверждение об исторической уникальности какой-либо системы не означает, что она уникальна 'в целом'; ибо ничто не уникально. Все исторические явления принадлежат к широким классам объектов исследования... История в первую очередь занимается индивидуальными особенностями, будь то личности, предмета или события, и достаточно пестрое сочетание отличительных черт создает тем самым историческую уникальность»¹³.

Изучение итальянского фашизма и германского национал-социализма крайне важно для понимания русской революции по трем причинам. Во-первых, призрак коммунизма, которым легко было пугать население, помог Муссолини и Гитлеру в установлении их диктатур. Во-вторых, они оба многому научились у большевиков в технике построения партии на основе личной преданности для захвата власти и внедрения однопартийной диктатуры. И в том и в другом отношении коммунизм оказал значительно большее влияние на «фашизм», чем на социализм и рабочее движение. И в-третьих, литература, посвященная фашизму и национал-социализму, богаче и серьезнее исследований о коммунизме, и знакомство с ней проливает свет на режим, выросший из русской революции.

Влияния — почва для историка весьма неверная и зыбкая, потому что легко поддаться распространенному заблуждению post hoc, ergo propter hoc — «после этого — значит по причине этого». Нельзя утверждать, что коммунизм «породил» фашизм и национал-социализм, ибо они имели собственные корни. Но можно сказать, что, когда антидемократические силы в послевоенной Италии и Германии накопили достаточно сил, их лидеры уже имели готовую модель для подражания. Все атрибуты тоталитаризма были предвосхищены в ленинской России: официальная, всеохватывающая идеология; единственная элитарная партия, возглавляемая «вождем» и безраздельно господствующая в государстве; полицейский террор; контроль правящей партии над всеми средствами коммуникации и вооруженными силами; централизованное управление экономикой*. Поскольку в начале 20-х, когда Муссолини устанавливал свой режим, а Гитлер основывал свою партию, в Советском Союзе — и нигде более — уже существовали все необходимые институции и процедуры, бремя доказательства того, что между «фашизмом» и коммунизмом нет никакой связи, ложится на тех, кто придерживается такого взгляда.

* Эти критерии были установлены Карлом Дж. Фридрихом и Збигневом Бжезинским в книге «Totalitarian Dictatorship and Autocracy» (New York-London, 1964. P. 9—10). Планирование хозяйства было впервые реализовано в Советском Союзе в 1927 году, но основа его была заложена еще Лениным в 1917 году при учреждении Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ).

* * *

Ни одна крупная фигура среди социалистов в Европе до Первой мировой войны не носила большего сходства с Лениным, чем Бенито Муссолини. Как и Ленин, он возглавлял антиревизионистское крыло социалистической партии в своей стране; как и Ленин, он считал, что рабочие, предоставленные сами себе, недостаточно революционны и к радикальным действиям их должна подтолкнуть интеллигенция. Однако он действовал в более сочувствующем его идеям окружении, и ему не пришлось, как Ленину, раскалывать партию и уводить за собой меньшинство — Муссолини поддерживало большинство Итальянской социалистической партии (ИСП), и он изгнал реформистов. Если бы не резкая перемена своей позиции в