устраивало.
– Чего тебе там неймется?
– Хочу руки тоже внутрь просунуть. Сейчас.
Вобрав голову в плечи, он накренился на сторону. Они едва не упали, но ему удалось высвободить правую руку из рукава и засунуть ее внутрь плаща. С левой рукой он проделал то же самое. Обе руки – под плащом. На лице его сияла победная улыбка.
– Хорошо?
– У тебя руки холодные.
– Когда у тебя холодные, мне нравится.
– Ты совсем с катушек съехал. Холодно, Тристрам. Не надо.
Бог знает, что они делали внутри плаща. Там явно происходило что-то загадочное. Что-то тревожное. Но что именно – я не видел. Дженни перестала протестовать, а лицо Тристрама из победного стало сосредоточенным.
– Я тебя не чувствую, – пожаловалась Дженни.
– Просунь руки за спину.
Руки ее оказались между ними. Он вовсю шуровал руками, плащ вспучивался там и сям. Что-то у них происходило. Этот чертов плащ ходил ходуном. Неужто они в плаще свили себе гнездо любви? И прямо в нем занимаются любовью? В плаще? А для меня местечка не найдется? Подумаешь, еще одно тело. Ну, может, не самое мускулистое, но всего одно, а? Обещаю никому не мешать.
Головы их болтались вверх и вниз, тела изогнулись вперед. Они все время перебирали ногами – не потерять равновесие, под плащом словно ходили огромные желваки, что-то перемалывали жернова. Потом повисла жуткая тишина, я слышал только их дыхание. Короткое, резкое – так дышат люди довольные, счастливые, удовлетворенные. Движения их ускорились, она что-то забормотала. Я не разобрал, но Тристрам буркнул что-то в ответ. Плащ заколыхался, как корабль в бурю. Его болтало взад и вперед. Разворачивало вокруг оси. Едва не опрокидывало. Внезапно распрямляло. Желваки готовы были прорвать кожу плаща. Я весь вспотел, мне хотелось дышать в такт с Дженни, задыхаться вместе с ней, вместе с ней стонать, работать бедрами вместе с Тристрамом. Волны от его толчков доходили до меня, я стоял, стиснув зубы.
Исторгаемые ею звуки стали громче. Господи, сделай так, чтобы эти звуки никого не разбудили. Пусть их никто не трогает. И меня тоже. Под плащом творилось что-то несусветное, голова Тристрама зарылась в шею Дженни. Господи, ну, что тебе, жалко? Пусти меня туда. Плащ прошило судорогой. И меня. И тотчас наступил почти полный штиль.
Они задышали глубоко, послышались слова нежности и ласки.
Идти они не смогли – оказалось, что брюки Тристрама сползли к самой земле. Обоим пришлось присесть, и он натянул брюки. Они захихикали.
– Мы психи, да?
– Мм-мм.
И они пошли, заковыляли назад, к дому. Я смертельно устал, вымок, вывозился и вспотел. И тоже через сад заковылял к дому.
ГЛАВА 22
На следующей неделе на свидание в сарае они ходили дважды, и оба раза оно длилось всего минут сорок. Я рад, что они дали мне щадящий режим. Дело шло к экзаменам, и напряжение возрастало, к тому же каждый вечер отец вывозил меня на вождение. Лишь однажды мы с Тристрамом вместе шли в школу и разговор вели исключительно об учителях. И в школе неделя прошла спокойно. Если что меня и встревожило – слегка – так это свара на крокетной площадке между Тристрамом и кем-то из его одноклассников, но она погасла так же быстро, как и вспыхнула, и придавать ей серьезного значения я не стал.
– Холланд, а я тебя в субботу видел.
– Что же не поздоровался?
– Ты был не один. Держал ее за ручку.
– И что?
– Ничего. Просто видел вас вдвоем. Куда вы направлялись? В лесную чащу?
– Что ты мелешь?
– Ничего. Просто так. И чем ты с ней занимался?
– Не твое собачье дело. Сгинь.
– Значит, занимался?
– Чем?
– Ну, ты даешь. Как думаешь, чем? Не ковыряньем же в носу.
– Не суйся, куда не надо, слабоумный.
– Что это мы так нервничаем? Я просто спрашиваю. Из чистого любопытства. Значит, все-таки занимался. Смотри, пронюхают ее родители – или школа.
– Много ты понимаешь. Вообще, по-моему, ты хочешь, чтобы я тебе башку оторвал.
– Да ну? Может, ее на помощь позовешь?
