Группа продержалась на сцене три четверти часа, потом они ушли передохнуть, и вместо них снова загремело стерео. Мои ангелочки просто задыхались от счастья.
– Классные парни, да? Отпад, да?
Я кивнул, принужденный согласиться. Потом они спросили Веронику, но та лишь презрительно фыркнула в ответ.
– Они все из Нью-Йорка. А бочоночек, – объяснила мне Дженни, – тот, что с тамбурином, – он у них руководитель, почти все песни – его. Такой лапочка, да? Просто прелесть.
Выходит, кому-то могу нравиться и я?
– Ты здесь кого-нибудь знаешь? – спросил Тристрам.
– Нет. Ни единого человечка. А ты?
– Есть несколько ребят из школы.
– А я никого не заметил.
– Из твоего класса – никого. Все – мои ровесники, либо чуть постарше. Странно, что из твоего класса никого нет.
– А я?
– Ну, только ты один.
– У нас школа государственная – вот в чем дело. Народ предпочитает мяч гонять.
– Значит, я исключение. И ты тоже.
Что я мог на это сказать? Пришлось улыбнуться.
Группа вернулась на сцену и снова захватила зал своей музыкой. Бочоночек, прелесть и лапочка, совсем разгулялся, он ловил кайф вместе с публикой. Пел он в основном фальцетом, но иногда переходил на бас. Вот кем мне надо стать – эстрадным певцом, тогда весь мир будет на кончике моего микрофона. Тут он включил лампу, которую вытащил из своего чемоданчика еще в начала концерта. Это был желтый прожектор. Он мог, не ослепляя, высветить любого на танцевальной площадке. Луч прыгал с одной пары на другую.
– Я всех вижу, от меня никто не скроется, – кричал он, стараясь перекрыть музыку.
Попадая в луч прожектора, танцующие немедленно вскидывали вверх руки и махали бочоночку. Он покачивал прожектором из стороны в сторону и знай себе смеялся. Потом стал вращать им в такт музыке, и, казалось, вся площадка превращалась в огромную палубу, когда на море – качка. Потом песни две или три группа спела без прожектора, и кто-то из музыкантов объявил: сейчас они исполнят последний номер, но длиться он будет двадцать минут.
– Мы будем играть для вас, а вы будете танцевать, улыбаться и смеяться для нас. Идет? Идет. Тогда поехали.
И они заиграли. Желтый прожектор зажегся снова, снова его луч закачался среди танцующих, снова при его прикосновении в воздух взлетали руки, и парень на сцене тоже махал руками, что-то выкрикивал в ответ и балагурил. Луч прожектора он мог сделать шире или уже, и если ему нравилось какое-то лицо, он его высвечивал, и человек сам сиял, словно луч, и все были счастливы. На мне луч не остановился ни разу. Да я на это и не рассчитывал. Чем и кого может увлечь мое лицо? Тут луч застыл на одной части зала. От музыки едва не падал потолок, все кругом тряслись и подпрыгивали. Лишь луч света стоял на месте.
– Мы играем только для вас, – прокричал руководитель группы вдоль желтого луча. – Только для вас, ребятишки, знайте! – снова выкрикнул он.
Танцующие пары в зоне луча постепенно расступились и дали место тем, на кого этот луч был направлен. Я поднялся на цыпочки – посмотреть, кому же такая честь, кто так приглянулся прожектору, перед кем расступаются остальные.
– Только для вас, ребятки, – надрывался бочоночек. – Знайте, мы играем специально для вас.
Я протолкался поближе и, наконец, смог что-то увидеть сквозь толпу. Парой, скользившей и плывшей под музыку, оказались – конечно же! – Дженни и Тристрам. В лицах их было что-то возвышенное, они не обращали внимания на прожектор, а смотрели друг на друга. Зрелище было потрясающее и смехотворное. На них смотрели все – танцующие, человек – прожектор, даже музыканты. Эти просто не могли не смотреть – ведь они играли для Тристрама и Дженни. А мои детишки и бровью не вели. Все волосатики не сводили с них глаз, хлопали им в ладоши. «У них сейчас самый возраст. Верно, детка?» сказал какой-то парень своей девушке, им было лет по двадцать. «Вот балдеют! Мозги в головках совсем расплавились». «Ну нет. Ты только на них посмотри».
Десять минут весь зал завороженно следил за двумя детьми. Дженни и Тристрам взяли все представление в свои руки. Казалось, это какая-то фантазия, такого не может быть на самом деле. Прожектор и все прочее. И что я их знаю как облупленных – невозможно! Вид у них был безмятежный, хотя вокруг ревела музыка, а певец все время что-то им кричал, – им хоть бы хны. Все вокруг были от них в полном кайфе, а они видели только себя. И я вдруг почувствовал себя таким могущественным, таким всесильным – все это стало возможным благодаря мне. Вот сейчас закрою глаза – и все остановится. Зажмурюсь – и спектаклю конец. Нет, не нужно, пусть танцуют. Во всем зале по-настоящему их знал только я, все понимал только я, и ведь я был прав с самого начала! Любить их могут все. Через меня, благодаря мне.
Музыка кончилась, дали полный свет. Секунд десять – пятнадцать никто не двигался с места. Тристрам и Дженни все еще смотрели друг на друга, а все смотрели на них. Заиграло стерео, группа ушла со сцены, и все пришло в норму. Детишки подошли ко мне, словно ничего не случилось. Оказалось, что пора домой. Я поискал глазами Веронику, но ее нигде не было. Мы походили вокруг, потом решили, что она устала от всего этого грохота и ушла домой.
Втроем мы прошли по улицам Кентербери, Дженни и Тристрам молча шли рядом со мной, держась за руки. Мы шагали нога в ногу.
ГЛАВА 25
