Не было прав. Зато о пролетариях «пеклись» сановные правители России. Положение рабочих изучает особая полномочная комиссия. Приходит в ужас. В секретном докладе царю, не сгущая красок, она обрисовывает безысходное положение рабочего класса России и… рекомендует «усилить охрану на заводах и фабриках из расчета один городовой на 250 рабочих». Создать фабричную полицию за счет заводчиков.
Городовые и полицейские «улучшат» положение рабочих!
XX век начался голодом 30 миллионов крестьян. И уже угрожал безработицей пролетариям.
И как мера по борьбе с голодом – организация принудительного труда. «Паразит собирается накормить то растение, соками которого питается» – это слова отлученного от церкви Льва Николаевича Толстого.
И снова забастовки рабочих, студентов.
Студенты волновались и волновали своих либеральных мамаш и папаш.
Правительство тоже волновалось и, чтобы успокоить себя и студентов, издало «Положение о порядке передачи в распоряжение военного начальства воспитанников, увольняемых из высших учебных заведений».
Либеральные папаши продолжали лить слезы и отсиживаться в стороне.
На поддержку студентов встали рабочие. Хотя у них и не было сыновей, учившихся в университетах: их дети с восьми лет гнули спину у станка и не умели писать. Хотя студенты требовали, например, восстановления корпораций, а многие рабочие и значения слова-то этого не понимали.
Но поддержали.
Студенты бастовали. Студенты митинговали. Рабочие рвались на улицу, завоевывали ее, увлекали за собой.
Самый неугомонный, самый революционный российский пролетариат боролся за гегемонию в общенародной борьбе с царизмом. И стремился всякое проявление недовольства поддержать и возглавить.
Уже прокатилась волна демонстраций в Харькове и Москве.
Это было начало тех грандиозных битв, которые, как снежный обвал, нарастали, чтобы потом разразиться громовым ударом.
Говорят, человек ко всему привыкает. Неверно это.
Не может он примириться, когда другие люди не считают его за человека, да еще хотят внушить это с помощью кнута. Результат подобного внушения будет один: всего лишь привычка не бояться кнута.
И тогда каждый раз, как только подымается кнут, человек уже меньше думает о насилии и больше о том, почему оно совершается.
Царизм был страшно напуган тем, что русский рабочий перестал бояться казацкой нагайки, полицейских шашек, залпов карателей. Рабочий класс России привык к ним, и голос страха уже не заглушал голосов, требовавших свободы, требовавших не только работы и куска хлеба, но свободы собраний, стачек, демонстраций… Свержение самодержавия!
Царизм уже ничем не мог предотвратить стачки, забастовки, демонстрации. И чем чаще они повторялись, тем больше рабочих участвовало в них, тем скорее шло политическое воспитание класса.
А это могло привести…
Да, царские чиновники, император знали, к чему это могло привести.
Рабочий люд все более и более подходил к мысли, что одни забастовки, стачки и демонстрации не принесут ему ни облегчения, ни тем более победы. Можно было забастовать и потребовать повышения расценок, отмены штрафов, можно даже добиться этого у администрации. Можно было заставить правительство вмешаться во взаимоотношения между рабочими и хозяевами, издать кое-какие законы, ограничивающие произвол фабрикантов.
Но проходило немного времени, и все эти «победы» сводились на нет.
Опыт, горький опыт постепенно убеждал класс, что без изменения политического устройства страны никакая экономическая борьба ни к чему не приведет.
Нет, рабочие переросли тех интеллигентов, которые только и знают, что сюсюкают: «Ах, бедненькие, да как вы живете в этих норах? Ах, несчастненькие, да чем вы питаетесь?»
Вековым трудом своим, мозолями, потом, всею жизнью своих отцов пролетариат выстрадал лозунг «Долой самодержавие!».
И в него вложено все: и мечта голодного о куске хлеба, и забота отца о несчастных, голых, неграмотных детях, и видение нового мира, в котором хозяином будет труженик.
«Долой самодержавие!» От этого лозунга шарахается в сторону трусливый либерал. Его не хотят признать и те, кто проповедует экономизм. Он вызывает истерический окрик полицейского офицера: «Огонь!»
Самые зажигательные слова бессильны против пуль и шашек. За мечту нужно бороться сообща и с оружием в руках.
Это тоже было веление века. XX одевался в красное и считал, что этот цвет ему очень к лицу.
Новый век принес Дубровинский и новые заботы.
Анна Адольфовна ожидала ребенка. А молодой будущий отец не находил себе места от тревог. Скоро их станет трое. Ребенку нужно не меньше, чем взрослому, а ведь денег у них не прибавится. Анна Адольфовна истощена, ей все время нездоровится. И как-то еще пройдут роды…
В Яранске есть врачи, но никто из них никогда не специализировался по акушерству. Эти волнения Иосифа Федоровича свидетельствуют и о его трогательном отношении к жене и о некоторой растерянности человека, который к 24 годам не успел постичь повседневность жизни. Дубровинский как-то не подумал, что
