«…Вчера выехала в Вологду без наблюдения для свидания с Дубровинский Людмила Рудольфовна Менжинская; ее приметы: 32 года, темная шатенка, среднего роста, плотная, лицо полное, круглое, одета: меховая шляпа вроде панамы, плюшевый жакет с меховым воротником, синяя юбка, меховая муфта».
Есть разночтения относительно маршрута Людмилы Рудольфовны. Большинство биографов Дубровинского считают, что Людмила Рудольфовна, не застав в Вологде Иосифа Федоровича, сделала вид, что возвращается обратно в Петербург. Во всяком случае, департамент полиции получил такое сообщение от вологодских жандармов.
Между тем Людмила Рудольфовна ночью пересела в Череповце на владивостокский экспресс и через Вятку или Пермь добралась до Котласа. Котлас – это 18 верст от Сольвычегодска и конечный пункт железной дороги. В то время железнодорожного пути между Вологдой и Сольвычегодском не было, значит, Менжинская не могла ночью вернуться в Вологду и пересесть на поезд, идущий на Котлас. Но в конце концов не суть важно проследить путь Людмилы Рудольфовны, важен итог… А в итоге Менжинская сумела передать Иосифу Федоровичу и деньги и билет на поезд. И у Дубровинского достало сил сесть в вагон, добраться до границы, нелегально перейти через нее. И появиться в Париже, на знакомой улице, в знакомой квартире Ульяновых.
«…Ильич очень обрадовался приезду Инока. Оба они торжествовали, что Плеханов стал отмежевываться очень решительно от ликвидаторов. Ильич и Инок надеялись еще, что возможна будет с Плехановым совместная работа. Более молодое поколение не испытывало к Плеханову того чувства, как старшее поколение марксистов, в жизни которых Плеханов сыграл решающую роль.
Борьбу на философском фронте Ильич и Инок принимали близко к сердцу. Для них обоих философия была орудием борьбы, была органически связана с вопросом расценки всех явлений с точки зрения диалектического материализма, с вопросами практической борьбы по всем линиям… Намечалось расширенное заседание редакции „Пролетария“, где предполагалось окончательно размежеваться также с отзовистами».
Дубровинский немного поправился, окруженный вниманием и заботами Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Но все же он был еще очень слаб. Иосиф Федорович едва ходил. «Ильич поехал посоветоваться к французскому профессору Дюбуше», но тот его успокоил. И все же раны долго не заживали. И Ленин настоял на том, чтобы Иосиф Федорович отправился на швейцарский курорт в Давос. На сей раз Дубровинский протестовал, но слабо. Он убедился, что его болезнь доставляет, помимо всего прочего, много тревог и забот Ленину и Крупской. А он дорожил и временем и спокойствием Ильича.
«Ильич буквально заставил Иннокентия отправиться в санаторий, – вспоминает Анна Адольфовна. – Но Дубровинскому не сидится там, и он уверяет в письме, что поправился, и весьма значительно, хоть и вынужден признаться, что зарубцевания не последовало».
Надежда Константиновна на все просьбы Инока о том, что ему пора возвращаться, работать, отвечает одно:
«Вам необходимо привести себя в работоспособное состояние, и теперь как раз самое подходящее время… Даю слово, если будет действительная надобность в вашем присутствии, напишу вам немедля».
Нетрудно понять, с каким настроением каждое утро просыпался, гулял окруженный прекрасными и все же чужими горами Иосиф Федорович.
В Париже Ленин готовится дать решительное сражение отзовистам, ультиматистам и прочим дезорганизаторам, очистить партию от ренегатов.
В далекой России дочки. Старшая готовится уже пойти в школу, сама читает.
Он пишет из Давоса дочерям нежные, ласковые письма. Но за ласковыми словами грусть.
«Дорогие Таля и Вера! Вот беда – никак не могу приехать к вам. Болен и надо лечиться… Дня через три вышлю вам книжки для чтения, постараюсь выбрать поинтереснее. Не знаю, жаль, в какие игры любите играть… Сам приеду еще не скоро… Пройдет зима, лето и еще одна зима…»
Между Лениным и Дубровинский все время, пока Иосиф Федорович находился в санатории, шла оживленная переписка. Владимир Ильич держал Дубровинского в курсе всего хода подготовки расширенного совещания редакции «Пролетария». И в каждом письме обязательно напоминал, что главной сейчас заботой Иосифа Федоровича должно быть лечение. 23 апреля 1909 года он пишет:
«Лечитесь серьезно, слушайтесь докторов во всем, чтобы успеть хоть до Пленума чуточку оправиться.
Через шесть дней, 29 апреля, Владимир Ильич снова пишет Дубровинскому:
«Дорогой друг! Получил сегодня Ваше письмо. Ни в каком случае не бросайте санатория.
Может быть, никогда так ярко, так полно не проявилось понимание Дубровинский организационных и теоретических основ партии, и, наверное, никогда раньше он так бескомпромиссно не отстаивал их, как на совещании расширенной редакции «Пролетария».
Это совещание было важным событием в истории большевизма. Оно осудило отзовизм – ультиматизм, полностью раскрыло всю неприглядную картину антипартийной возни отзовистов, их дезорганизаторскую деятельность.
Совещание также дало по рукам тем, кто пытался ревизовать марксизм, подменить его махизмом, богостроительными худосочными теорийками.
Дубровинский сделал на этом совещании доклад «Задачи большевиков в партии».
Мягкий, чуткий, всегда старающийся поступить так, чтобы не обидеть, не задеть товарища, друга, на заседаниях Иосиф Федорович попросту был неузнаваем. Он выступал резко, протестовал против неясных формулировок, расплывчатых словопрений.
На совещание съехались члены большевистского центра: Ленин, Дубровинский, Таратута, Гольденберг, Богданов, Шанцер.
