Отчетливо чувствую на себе холодный прицельный взгляд. Нервно ежусь, еле сдерживая острый приступ паники, которая требует немедленно обратиться в бегство, позабыв и про сломанную ногу, и про странную, опасную воду. Огромным усилием воли давлю в себе этот страх и смотрю прямо в темные стекла «Бутвиля», который неподвижно висит перед окном мордой ко мне. Его стекла снаружи абсолютно непрозрачны, так что я могу только догадываться, что сейчас происходит там внутри. Наверное, принимают решение, как поступить со мной: прикончить сразу или вначале помучить.
– Не стреляйте. Я ранен. У меня сломана нога. – Мой голос весьма ощутимо дрожит. Еще бы! Все-таки я гонщик, а не солдат, и совершенно не привык стоять под прицелом. Вернее, под таким прицелом.
«Бутвиль» разворачивается боком к стене. Дверца распахивается, на меня смотрит ствол бластера.
– Полезай в машину!
Я мнусь. Между порогом мобиля и моим подоконником остается вполне приличная щель – около метра. Ближе мобиль не подойдет – помешают лжекрылья, то есть крыловидные стабилизаторы. Я-то, конечно, преодолею такое расстояние без проблем, тем более что один из двух, находящихся в салоне, боевиков высовывается наружу и протягивает мне руку, чтобы помочь. Но хватит ли смелости прыгнуть Сяте?
– Давай! Чего ты ждешь? – сердится боевик.
– У меня сломана нога. Я не смогу… – бормочу, а сам бочком отодвигаюсь чуть в сторону, освобождая местечко моему троглодиту, и буравлю его настойчивым взглядом: давай же, Сятя, действуй! Мне даже думать не хочется о том, что со мной будет, если Сятя сейчас подведет меня.
– Обопрись об меня и прыгай. Не бойся, я втащу тебя, – говорит боевик. – Ну? Или ты предпочитаешь получить парализующий заряд и оказаться в машине в виде бесчувственной колоды?
Эх, Сятя, Сятя! Бросаю укоризненный взгляд на съежившегося у стены троглодита и запрыгиваю в «Бутвиль». Принявший меня боевик требует:
– Опусти руки вниз.
Выполняю. Чувствую, как широкая пластиковая опояска охватывает мое туловище, крепко прижимая руки к бокам. Все. Связали. Можно дальше не рыпаться.
Боевик закрывает дверь «Бутвиля», отрезая от меня Сятю и надежду на спасение.
– Я – Второй. Груз с нами, готовьте профессора, – докладывает боевик, а мне остается только проклинать Сятю за трусость и гадать, что еще за «профессор» на мою голову.
Машина снижается до земли, выпускает колеса и быстро едет между домами-башнями. От нечего делать пялюсь в окно, но там не происходит ничего интересного. Несмотря на утро, улицы по-прежнему пусты, если не считать одинокого человека в лохмотьях, который медленно бредет по тротуару и толкает перед собой покосившуюся, забитую до отказа грузовую тележку.
Вскоре «Бутвиль» тормозит возле одного из подъездов, и мне приказывают:
– Давай на выход.
Пытаюсь встать, но на сломанную ногу наступить абсолютно невозможно. И как я только бегал на ней до сих пор?! И бегал, и прыгал, и лазил…
Боевики равнодушно наблюдают за моими потугами. А может, и не равнодушно, может, у них на лицах сейчас гримасы сочувствия или раздражение, но я вижу лишь непроницаемые щитки их шлемов. Наконец, один из боевиков лезет в грузовой отсек мобиля, извлекает сборные походные носилки.
– Ложись.
Выполняю команду с удовольствием, только теперь понимая, насколько сильно умаялся за эту ночь. Усталость и боль берут свое – на меня наваливается апатия и отупение. Закрываю глаза. Мне становится совершенно безразлично, что именно будет со мной дальше…
Наверное, я задремал или потерял сознание от боли. В себя прихожу в медицинском кресле-анализаторе, которое стоит в комнате вроде тех, по которым я бегал всю прошлую ночь. Эта комната, правда, довольно чистенькая и оборудована как медицинский пункт, но мне почему-то кажется, что порядок здесь навели совсем недавно и что еще вчера тут царили разруха и хлам.
В комнате, кроме меня, два человека: худенькая невысокая женщина в белом врачебном комбинезоне и шапочке с респираторной маской и мужчина в синем костюме хирурга. Моя сломанная нога уже обработана и закована в медицинский панцирь. И на том спасибо. Значит, я уже сейчас смогу наступать на нее… если мне, конечно, позволят встать. Пока же я крепко привязан к креслу тугими ремнями и опутан датчиками, которые измеряют мой пульс, температуру, снимают кардиограмму, энцефалограмму, томограмму и еще целую кучу всего.
– Кто вы? – не могу удержаться от вопроса.
Женщина вздрагивает и смотрит на меня. Ее лицо почти полностью спрятано под маской, я не знаю, молодая она или старая. Я могу разглядеть только ее глаза – выразительные, серые, с золотистыми ободками возле зрачков. Она смотрит на меня с восхищенным любопытством, к которому примешивается толика ужаса. Так в зоопарках глядят на тигра или руста – и красиво, и страшно, а вдруг вырвется?
Лицо мужчины также скрывает маска, но, судя по выражению его глаз, он абсолютно, я бы даже сказал, академически спокоен. Я его не очень-то интересую, он просто выполняет свою работу. Он прикасается к моему подбородку затянутыми в хирургические перчатки пальцами и рассматривает мои зрачки, а потом сверяется с показаниями приборов и бормочет:
– Странно, наркоз еще должен действовать.
– Вы кто? – с нажимом повторяю я. Говорить трудно. Раскалывается голова. Рот пересох и словно забит песком. – Дайте попить.
– Пока нельзя, – отвечает хирург. – Потерпите. Вначале мы должны закончить обследование.
Молча закрываю глаза. Мне остается только ждать. Тихо жужжат приборы, украдкой вздыхает женщина, что-то бормочет себе под нос мужчина. Иногда они обмениваются между собой медицинскими репликами, из которых мне ясно одно: хирург удивлен и разочарован, что-то в показаниях приборов его не устраивает. Это он зря. Я абсолютно здоров. Последнее медицинское обследование я проходил меньше месяца назад. И вообще, нас, гонщиков, врачи проверяют, пожалуй, чаще, чем представителей любой другой профессии.
Чувствую, что мне в вену вонзается игла, и открываю глаза. Ага. Берут кровь на анализ. Хотя… Что-то много берут. Для анализа достаточно одной капли, а из меня выкачивают целую пробирку. Пробирка заполняется, женщина забирает ее из кронштейна и ставит другую – пустую. Что за дела?! Сколько же крови им нужно?! Только собираюсь начать возмущаться, как игла покидает мою вену, а хирург говорит кому-то по коммуникатору:
– Давайте воду.
Самое время! А то язык у меня уже распух и едва помещается в пересохшем рту.
Входит один из давешних боевиков – на башке шлем с опущенным забралом, в одной руке бластер, в другой закрытая крышкой прозрачная емкость с водой. Хирург берет емкость.
Я ожидающе подаюсь вперед, насколько позволяют ремни. Давайте же скорее, сволочи, сил нет ждать! Но врач ставит воду на стол, берет шприц, закачивает из пробирки мою кровь и вонзает шприц в крышку. Игла протыкает легкий пластик и набухает красными каплями. Вода украшается алым мутноватым облачком. Оба врача, как завороженные, смотрят на емкость. Мужчина взбалтывает воду, и кровь окрашивает жидкость в более-менее равномерный красноватый цвет.
– Растворилась! – потрясенно говорит женщина. А она чего ждала, интересно?
– Вот дерьмо, – не выдерживаю я. – Дайте же мне попить, сволочи, и объясните, наконец, что вам от меня нужно!
– Можно его напоить, док? – спрашивает боевик, который принес емкость с водой.
– Что? А… да, пожалуйста.
Боевик достает из кармана комбинезона плоскую фляжку. Откручивает крышку и подносит к моим губам. Жадно пью напиток, который оказывается энергетическим тоником. Классная штука – быстро снимает жажду, усталость и придает сил. Мы употребляем такой во время гонок.
– Спасибо, братан, – говорю боевику. – А теперь, может, поговорим?
– Да вроде не о чем, – отвечает тот и спрашивает врача: – Он вам еще нужен?
– Нет, все, я закончил, можете убирать.
