что Василию Павловичу и министерству…, — и замолк. Потом посмотрел мне в глаза, что-то, видимо, вспомнил, понял, что я отвечу его же словами, и не стал продолжать. А хотел сказать Афанасьев:
— … такую задачу в заданные сроки решить нельзя.
На что я бы ответил:
— Для обеспечения надежности это необходимо. И дело ЦКБЭМ и министерства решить проблему.
Сергей Александрович, вероятно, вспомнил следующий эпизод. Как-то в его кабинете ряд членов коллегии еще на заре создания МОМ знакомился с проектом постановления правительства, подготовленным главными конструкторами, о повышении точности стрельбы баллистическими межконтинентальными ракетами. Министр спросил нас:
— Есть ли замечания?
На что я ответил:
— С такими высокими требованиями к точности стрельбы соглашаться нельзя. Главные конструкторы не в состоянии их в настоящее время выполнить, а министерству придется отвечать за это.
— А эти характеристики хорошие? — спросил министр.
Я ответил, что они необходимы и очень даже хороши, но невыполнимы в настоящее время.
— Так какое право имеет головной институт возражать против хороших цифр? Если это необходимо и хорошо, дело главных конструкторов достичь их, а министерства — обеспечить решение указанной проблемы.
Я был посрамлен государственным подходом С. А. Афанасьева к обязанностям министерства, и указанный эпизод меня научил, что к порученному делу всегда необходимо подходить с учетом максимальной пользы для страны, а не из личных соображений.
После заминки министра, которую никто не понял, мне разрешили сесть. Меня крайне удивила жестикуляционная поддержка В.П. Бармина, который из-за своего соседа так, чтобы не видел министр, пожимал руки, выражая солидарность. А мы с Барминым были в то время по разные стороны баррикад в “споре века”. Последним выступил представитель заказчика заместитель начальника ГУКОС А. А. Максимов. Выступление его было весьма дипломатичным, и, по существу, он поддержал меня. Сказал много хорошего в адрес ЦКБЭМ и разработчиков, показал, как они преодолевают трудности, сколько сделали для повышения надежности комплекса. Однако рекомендовал из проекта заключения выбросить фразу о том, что надежность РН Н1 не хуже, а в некоторых случаях лучше надежности носителя “Сатурн-5”. Свое предложение Максимов объяснил тем, что мы с американцами находимся в разных временных плоскостях. Они уже много раз слетали на Луну, а у нас еще идет отработка носителя и мы не вышли за пределы первой его ступени. Поэтому такое сравнение некорректно и его могут неправильно понять. Предложил также исключить фразу, где говорится о достаточности объема наземной отработки лунного комплекса для обеспечения необходимой его надежности.
— После каждого пуска мы проводили широкий круг мероприятий по повышению надежности, иногда значительных, наличие такой фразы будет ограничивать нас при принятии дополнительных мер по повышению надежности, — закончил он.
Проект заключения министерства госкомиссией так и не был принят. Однако вопрос этот не был закрыт, и мне пришлось столкнуться с ним еще раз и очень серьезно защищаться на территории нашего самого строгого оппонента — ЦКБЭМ. В один из солнечных субботних дней июня я рассматривал в институте почту и знакомился с отчетами. Вдруг звонок министра:
— Что делаешь?
— Тружусь, — отвечаю.
— Приходи сейчас в кабинет Мишина.
Я понял, что будет продолжение неоконченного разговора, но под давлением авторитетных специалистов ЦКБЭМ. Взял кое-какие документы, а они, как вооружение, всегда были наготове, сел за руль личной машины и поехал. Вхожу в большой кабинет главного конструктора Мишина. Вокруг длинного стола сидят 30-40 ведущих работников ЦКБЭМ, в торце — сам Василий Павлович, а сбоку примостился министр — Сергей Александрович. Ждут меня. Мишин начал обличительную вступительную речь. Он никогда не стеснялся в эпитетах, а тут просто грубо обрушился на институт и его деятельность. В основном все сводилось к следующему:
— Институт не только не помогает ЦКБЭМ, а мешает работать своими неквалифицированными заключениями. Ежегодно институт мешками присылает свои отчеты, которые у нас, в ЦКБЭМ, не читают и не используют. Этим институт создает нам дополнительные трудности: перегружаются секретные отделы, архивы. Похоже, что ЦНИИмаш работает на Военно-промышленную комиссию, а не на отрасль.
Этого уже не смог выдержать министр. Он встал, гневно нахмурившись, перебил Василия Павловича, поскольку тот умело наступил ему на мозоль, и сурово спросил меня:
— Вы у кого получаете зарплату, товарищ Мозжорин?! Почему так себя ведете?! — вызывая меня на авансцену.
— У Вас получаю, Сергей Александрович. Заключения мы пишем по Вашему приказу. Вопрос решается просто, отмените приказ о необходимости выдачи институтом официальных заключений на все новые разработки и предложения главных конструкторов, и все будут довольны. Мы тем, что отпадает необходимость говорить главным порой неприятные слова, главные тем, что не нужно будет их слушать, — защищался я.
Дальше был очень сложный разговор. Выступало много сотрудников ЦКБЭМ с критикой в адрес института по всем позициям, по-видимому, в соответствии с подготовленной режиссурой. В том числе и по поводу заключения института, в котором указывалось на невозможность реализации лунной программы за два года. Чаще всего нападали на наше предложение о введении предполетных огневых технологических испытаний отдельных ступеней лунного комплекса, без чего институт считал невозможным решить целевую задачу. При этом космонавт К.П. Феоктистов заявил, что мы ошибочно приписываем американцам использование предполетных ОТИ ступеней РН “Сатурн-5”, он был в США, якобы, все видел и доподлинно знает. Я молчал. С. А. Афанасьев еще два раза включался в общий хор. Когда все эмоции наших оппонентов разрядились, и сердитые речи начали вянуть, повторяться, я попросил слова:
— Тут много говорили, что предполетные ОТИ вредны и американцы их не употребляли в своей практике при реализации программы “Аполлон”. Должен вас заверить — это страшное заблуждение. Применяли и благодаря им уже не раз побывали на Луне. Я оглашу некоторые документы по этому вопросу.
Я начал зачитывать таблицу имеющихся у меня данных: заводской номер первой ступени носителя “Сатурн-5”, когда и в какое время по Гринвичу она испытывалась на стенде, сколько секунд проработали двигатели, какие дефекты были выявлены при испытании указанной ступени и какие меры предприняты по устранению выявленных недостатков. С некоторым сарказмом сказал, что не буду гринвичское время переводить в московское, собравшихся это не должно интересовать. В полной тишине зачитал результаты ОТИ двадцати первых ступеней и спросил:
— Есть ли необходимость зачитывать результаты огневых испытаний двадцати вторых ступеней носителя “Сатурн-5”, чтобы убедить вас, что ОТИ — это реальность, и американцы так уверенно шесть раз садились на Луну именно потому, что каждый носитель их прошел огневую обкатку на Земле, и выявленные при этом дефекты были устранены на всех 20 носителях.
В наступившей тишине Сергей Александрович удивленно, но благожелательно спросил:
— Откуда Вам все это известно?
— Институт работает, обобщает информацию, содержащуюся в различных журналах США. Они не делают из этого тайны, — отвечаю.
— А почему я этого не знаю? — снова задает вопрос министр.
— Не имею представления. Все отчеты институт высылает в свой главк министерства, — коротко отвечаю я.
— А почему Василий Павлович не знает об этом? — снова интересуется министр.
— Потому, что отчеты с такими материалами находятся в тех мешках, которые Василий Павлович не читает, — с удовольствием пускаю стрелу в адрес Мишина.
Тот даже вскрикнул:
— А мы все равно не будем читать!
— А мы заставим вас читать! — неожиданно для меня, жестко и категорично вмешался министр. Затем
