— Ух ты, — восхитился Казимир. — Сам Папа Римский! Вот ты, стало быть… А я-то думал…
— Что ты думал?
— Я тебя по-другому себе представлял. Да и одет ты…
— Не в тиаре же мне по страдам разъезжать, не в мантии.
— Тебя очень не любят везде.
— Это не имеет значения. Не для того я становился Папой, чтобы меня все любили. Я становился Папой, чтобы меня любили некоторые.
— Имеет. Я именно потому и хотел съездить в Рим, посмотреть на тебя. Раз не любят, значит есть в тебе что-то основательное. Ну! А скажи, это правда, что есть такая чаша, которую ищут…
Бенедикт уперся лбом в дерево, пытаясь подавить смех. Плечи его затряслись.
— А что смешного? — обиделся Казимир. — Я просто спросил…
— Казимир, — сказал Бенедикт, и подавил еще один приступ хохота. — Подожди… Молчи… Казимир… Послушай. Нужно собрать это войско… поляков…
— Ты опять за свое! — возмутился Казимир. — Это тебе нужно, а не мне! Это у тебя, а не у меня, отобрали Полонию!
— Не переживай, я щедрый, — заверил его Бенедикт. — Как отберем ее обратно, я с тобою обязательно поделюсь. Тебе тела, мне души. Ладно. Видать за одну ночь тебя не уговоришь. Ого! Опекуны твои возвращаются.
— Тише. Пусть они зайдут в мезон.
— Да. Я-то как раз не хочу заходить.
— Почему?
— Вонь там несусветная. Ужас. От тебя не сильно пахнет, ты молодой совсем…
Казимир покраснел, но ничего не сказал.
— Проводишь меня в заведение. Называется «Ла Латьер Жуайез», — сказал Бенедикт. — И можешь остаться ночевать.
— Нет, я…
— Да, правда, ты ведь к девушке шел. Проводишь меня, пойдешь к девушке.
— Один боишься? — насмешливо спросил Казимир.
— Один боюсь, — согласился Бенедикт. — Я вообще из пугливых.
— Я подумаю.
— Насчет чего?
— Насчет Полонии.
— Ах, да, я и забыл было… — удивился Бенедикт.
— То есть как?…
— Да так. Что это мы с тобой — Полония да Полония…
На этот раз Казимир совершенно растерялся.
— Я шучу так, — сказал Бенедикт. — Не обращай внимания. Вот что. Как придем в трактир… Я приготовлю тебе список.
— Какой список?
— Список людей, к которым тебе нужно обратиться в Полонии. Дать им знать. Собрать их в каком- нибудь небольшом селении. Они по большей части знатные землевладельцы старой закалки, многие под командованием твоего деда воевали. Они придут и приведут войска. Тебе нужно будет их кормить…
— На какие деньги я буду их кормить?
— Не знаю… Найдешь. В Саксонии, например. Кстати, в Саксонии проживает много народу, сбежавшего от польской смуты, и у них дети уже подросли, вполне боевые стали. В общем, пойдем-ка мы в трактир. Посмотри — вроде они все в доме, во двор никто не смотрит?
А тем временем поляки, молодые и старые, отчаявшись, вернулись в мезон.
— Как быть, что делать? — уныло задал риторический вопрос один из старших. И добавил еще два вопроса, — Где он? Что скажем мы Папе Римскому, когда он явится сюда утром?
Приуныли.
Лех, не в силах сдерживаться, сказал со смертной тоской:
— Где он — известное дело. Казните меня, панове. Я один во всем виноват.
— Ты знаешь, где он? — самый старший поляк, именем Кшиштоф, поднялся с шеза. — Где же?
— У Неустрашимых, — едва слышно произнес Лех.
— Как? Громче!
— У Неустрашимых.
Сделалось тяжелое, грозное молчание.
— Объясни, — попросил Кшиштоф.
— До нашего еще приезда — стал он к ним ходить. Я сперва не понял, куда он ходит, дума, что к девушке.
— Ходит?
— Каждую ночь. Я вызвался его стеречь, вон там, в том помещении, пока остальные спят. И никто меня не сменял. Привыкли. Он меня упрашивал долго, ну я и позволил.
— Что позволил?
— По ночам ходить. Я думал — к девушке. Сперва мы вдвоем вылезли через окно и пошли… потом еще раз… Он доходил до мезона и ждал, пока я уйду. Я думал — чтобы девушку не смущать.
Ежи, Адам и Дариуш, сгорая от стыда и ярости, вскочили на ноги.
— Ты за это ответишь, — сказал Адам. — Ты, кривая рожа, так ответишь, что день проклянешь, когда матка твоя, курва подлая, тебя зачала.
Лех сверкнул глазами.
— Тихо! — сказал старший, Кшиштоф. — Ругаться мы будем потом.
— Я убью это рольниково отродье.
— Когда тебе будет угодно! — крикнул Лех в ответ.
— Тоже потом! — прогремел Кшиштоф. — Сперва надо бы выяснить, что к чему! Молчи, Адам. И остальные — щенки! — тоже молчите! Говори, Лех. Но говори всю правду. Так лучше будет, всем.
— Один раз, — сказал Лех, с трудом сдерживая ярость, подавляя стыд, глядя на Адама. — Один раз… Он запозднился… — Лех перевел взгляд на Кшиштофа. — Запозднился. Я уж начал переживать, что он не вернется вовремя, эти проснутся, а его нет. Пошел я к тому мезону, ему навстречу. Думал, может он уснул там, с девкой своей. Иду по страту, вижу — они навстречу, пахолек наш, а с ним другой, статный такой, большой. Я спрятался за липу. А они прошли мимо. А я за ними. А они переговариваются.
— Они не заметили твой факел? — спросил Кшиштоф.
— Не было со мной факела. Ночь была ясная, луна светила. Да… Переговариваются они по-шведски… А только слышу я слово «Интрепид» — несколько раз. Ну и догадался я. Они разошлись, пахолек пошел сюда, а я за другим. Тот обратно к мезону. Я за ним. Он в мезон, а я у двери встал, а там внутри голоса. Не на местном наречии, а больше по-шведски. Я плохо понимаю. Понял только, что главного у них зовут Нестор.
— Что ты болтаешь, — сказал Дариуш. — Главный у Неустрашимых — Рагнар, из рода Дренготов.
— Помолчи, Дариуш, — велел Кшиштоф.
— Да болтает он…
— Помолчи. Рагнар Дренгот надо всеми главный. А Нестор этот главный — здесь. Что еще тебе известно, Лех?
— Больше ничего.
— По-шведски Неустрашимые — Офорскракт, — сообщил Ежи.
— Они по-латыни говорили, — догадался Дариуш. — «Интрепид». Для хвата нашего Леха все иноземные языки — шведский.
— Невежественный рольник, — пробормотал Адам.
— Тише! — велел Кшиштоф. — Лех, мезон тот где стоит?
— На Рю Ша Бланк.
