достаточно нагреется. Облив себя водой из одной из бочек, он натерся с ног до головы галльским бальзамом, налил горячей воды в лохань, разбавил холодной, и лег в приятную теплую влагу.
Ничего ровно плохого в этом нет, думал Стефан. Принимать омовение приятно. В древние времена римляне каждый день ходили в баню — а разве можно назвать их, древних римлян, хозяев мира, неженками? Нет, нельзя.
Как долго не идет Сорсьер! Не дождусь, умру от нетерпения.
В первый раз за все время, проведенное в доме, он прислушался.
Толстые доски приглушали звуки, производимые другими обитателями дома — а обитатели явно наличествовали. Возможно, у дома имелся второй вход. По второму уровню, над головой Стефана, ходили. Там разговаривали. Там что-то роняли. Прислуга. Ах, да, еще и «спутница». У Сорсьер есть спутница.
Стефан вылез из лохани, замотался в льняную простыню, и вернулся в спальню. В этот момент — так совпало — в дверь стукнули несколько раз. «Никто не посмеет войти». Ну, что ж — стучать это ведь не входить. Но кто стучит? Прислуга знает, что хозяйки нет дома. «Спутница» тоже наверняка осведомлена. Чужие? Опасные? У Стефана не было с собой даже кинжала. Спрятаться? Нет, не надо.
Стук повторился.
Стефан шагнул к двери и рывком ее открыл. За дверью оказался парень крупного телосложения, белесый, с простым лицом, одетый как… как… так одеваются недоросли, алумни, постигающие науки в школах Болоньи, да и здесь. Роба, а на ногах обыкновенные клоги, деревянные. Шапка набекрень. Неряшлив.
— Здравствуй, — сказал парень, глядя на Стефана ясными голубыми глазами. — Я — Нестор.
— А я Агамемнон, — ответил Стефан. — И что же тебе тут нужно, Нестор?
— Агамемнон — красивое имя.
— Ну и?
— Я пришел… вот…
— Это я вижу, что ты пришел. Интересно было бы узнать, когда ты уйдешь.
— Я…
— Ты искал что-то? Кого-то?
— Я… в общем, я, наверное, не туда попал. Со мной это случается, я очень рассеян бываю порой.
Он улыбался, без стеснения разглядывая Стефана.
— Нестор! — раздалось из смежного помещения. — Нестор! Где тебя носит!
— Я здесь! — радостно и громко закричал Нестор. — Маринка, ты где! — Повернувшись к Стефану, он добавил интимно, — Заждалась небось, бедная.
Маринка — простоволосая, в одной рубахе, влетела в кладовую.
— Ага! Вот ты где! Заблудился? Ха! А это кто же?
Рыжая Маринка уставилась на Стефана, завернутого в простыню. Славянские наречия Стефан понимал плохо, но вопрос понял.
— Это Агамемнон, — сказал Нестор.
— А ну-ка, Нестор, зайди сюда на некоторое время, — сказал Стефан. — А ты, девушка, подожди.
Взяв Нестора, на голову выше его, за рукав, Стефан потащил его в спальню — и, захлопнув дверь, задвинул засов. Нестор улыбался — поведение Стефана его почему-то забавляло.
— Часто ты бываешь в этом доме, Нестор?
— Второй раз.
— Это помещение тебе знакомо?
— А?
— Помещение. Посмотри вокруг. Знакомо?
Нестор послушно посмотрел вокруг.
— Вроде нет. А что?
— Кого ты знаешь в этом доме?
— Кого?
— Да. Кого.
— Ну… Маринку знаю. Мать ее знаю.
— Это все?
— Ну… да. Служанок знаю, но не помню, как их зовут. Они глупые, все время молчат.
— Мать Маринки как выглядит?
— А?
— Мать ее. Как она выглядит?
— Ну… Высокая такая. Худая. А что?
— А волосы?
— Что — волосы?
— Цвета какого?
— Рыжие.
— А хозяйку знаешь?
— Видел раза три.
— Ага. — Стефан вздохнул облегченно. — Ну, иди к своей Маринке. И не стучи больше в какие попало двери. Невежество это.
Выпроводив Нестора, которому ужасно понравилось слово «невежество», употребленное в этом контексте, Стефан закрыл дверь и прилег.
Сорсьер вернулась через час после встречи с Нестором — усталая, раздраженная. Служанка внесла за ней деревянный поднос с мисками и двумя бутылками вина. От мисок поднимался пар. Разговаривать Сорсьер оказалась нерасположена. Ели молча, и по мере насыщения взгляд Сорсьер добрел, мягчал, и веселел. Закончив ужин, она скинула кап, развязала сентур, примерилась было стаскивать сапожки, сказала «я только ополоснусь», но Стефан запустил пальцы ей в волосы и стал целовать, и говорить «потом, потом», и простыня слетела на пол, и оба они ринулись на ложе, и одежда, оставшаяся на Сорсьер, не помешала.
Стефан задремал, умиротворенный, а Сорсьер, сходив «ополоснуться», вернулась, прилегла рядом, и уснула крепко. Во сне она похрапывала, что очнувшегося Стефана позабавило. Стянув с нее покрывало (она заворчала и пожаловалась, но не проснулась), он долго рассматривал тело женщины, восторгаясь красотам, умиляясь изъянам. Поцеловав ее в живот рядом с пупком, он снова прикрыл ее, и ушел в умывальную поссать.
На ховлебенке рядом с лоханью валялась сброшенная давеча одежда Сорсьер. Присев на ховлебенк, Стефан поднял один из сапожков и внимательно его изучил, вертя в руках. Хорошая, тонкая работа. Это где ж такие делают? Наверное, в Киеве. Поскольку — восточные славяне обитатели дома сего. Подобрав рубаху Сорсьер, он погладил лен и понюхал ворот. Этот ее запах кружил Стефану голову. Улыбаясь счастливой улыбкой, он положил рубаху на ховлебенк — в этот момент взгляд его привлек еще один предмет — амулет на серебряной цепочке. Потянув на себя цепочку, он захватил амулет двумя пальцами. Римская цифра. Он перевернул амулет. У него перехватило дыхание.
Сверд и полумесяц.
Отца своего Стефан не помнил, мать недолюбливал, дядек и теток саксонских — тоже. Но с раннего детства ему внушили, что очень нехорошие люди ищут случая его, Стефана, убить или поработить. Он так и запомнил — «поработить» — слово, казавшееся теперь ему, взрослому, глупым. И все же. Главный символ, герб Неустрашимых, въелся в сознание, олицетворяя зло.
Двадцатилетний Стефан знал, кто такие Неустрашимые — и, да, логично было предположить, что при удобном случае его уберут с дороги… поскольку он стоит у них на дороге… стоит по праву и долгу рождения…
Сорсьер, Сорсьер… Страшно подумать, горько осознать — что женщина, в которую ты влюблен без памяти — твой враг. И не просто враг — один из главных вождей твоих врагов.
Не специально ли она его заманила к себе домой? Нет. Она не может знать, кто он. Он сам пошел
