вполне может оказаться убийцей.
Решился и спросил без обиняков:
— В тот вечер вы были вместе?
— Как тебе сказать? Быть-то были, но рядом с местом убийства, а чтоб задушить человека, достаточно нескольких минут. Сам видел, как это делается: не вмешайся ты — я б уже отправился к праотцам. Жаль только, что с Леной так бы и не встретился: она небось в раю пребывает — святая, а мне туда путь заказан.
— Не надоело паясничать? Как вы оказались рядом с их квартирой?
— Я-то на законных основаниях: как сосед. А вот чего там Галка сшивалась?
— А где вы с ней встретились?
— Да прямо у их дома и встретились.
— Она шла к ним?
— Или выходила от них. Почем мне знать?
— Может, это ты выходил от них?
— Кто спорит? Может, и я. Я буду говорить — что она, она — что я. Это вопрос веры: кому из нас верить? Теперь уже ничего не докажешь. Потому ни на чем и не настаиваю, будучи по натуре солипсист. Сплошная неопределенность! Один из нас предложил другому отправиться в ближайший шалман, что и было незамедлительно проделано. Вот мы и сварганили себе взаимное алиби, обратив на себя внимание, устроив там небольшой скандальчик.
— Кто был инициатором?
— Чего? Скандала?
— Пойти в кабак?
— Если понадобится, с пеной у рта буду утверждать, что Галя.
Понял, что от него больше ничего не добьешься, а говорит правду или дурака валяет — самому придется разбираться.
Мы шли по продутому ветром ночному городу, ведя этот нелепый во всех отношениях разговор. А потом замолчали, думая каждый о своем. Кто б ни был убийца, но, знай о ее беременности, ни один из них не решился бы — ни Саша, ни Никита.
А Галя?
На этот раз мне повезло — удалось остановить частную машину. Хоть Никита и уговаривал заночевать у него — больше, думаю, для своего спокойствия, чем для моего удобства, — но мне что-то не хотелось оставаться с ним на ночь с глазу на глаз, да еще бы со стен на меня пялились его «Данаи».
— Ловко ты их расплодил, — похвалил я его на прощание.
— Бери любую, — расщедрился вдруг Никита. Но потом добавил: — Кроме одной. — И слово в слово повторил мою фразу: — Она мне не принадлежит.
— Какая?
— Мяу.
— Я и так знаю, — сказал я, садясь в такси. Не только же ему темнить!
— Понтуешь? — крикнул он на прощание.
— Думай что хочешь. А я согласен на худшую из твоих Данай.
И захлопнул дверь. На том и расстались.
6. ОСТАНЬСЯ СПЕРМОЙ, АФРОДИТА!
Хотел после бессонной ночи вздремнуть в самолете, да никак — так взвинтил себя! Прошедшие события проносились в моем воображении на дикой скорости, руки тряслись, как после пьяни, в мозг будто вставили метроном! Какой там сон — ни в одном глазу! Да и попробуй заснуть, когда мне подфартило на соседку — молоденькая грузинка с грудным младенчиком на руках! Уже при взлете он закатил такой скандал, что хоть святых выноси: тонкие барабанные перепоночки да еще утробный страх небытия, из которого он сравнительно недавно вынырнул и ни в какую не желал обратно. Понять можно — у меня самого заложило уши.
Летательный аппарат был стар и, на мой взгляд, годен разве что на металлолом, поднимался в небо рывками, словно сам был не очень уверен в своих возможностях. Не дай Бог, если его моторы и навигационная аппаратура в таком же состоянии, что и салон: ковер в проходе был свернут жгутом, с потолка свисали оторвавшиеся панели, из трех гальюнов один был приспособлен под багажное отделение, в другом не было воды, в третьем не закрывалась дверь, но пассажиры были выносливы и не роптали: самолеты теперь летали по свободному расписанию, и то, что наш вылетел, хоть и с двухчасовой задержкой, — было чистым везением. Каким-то чудом нам удалось преодолеть земное притяжение и набрать высоту, и мой неуправляемый сосед, пресытившись собственным криком, норовил теперь дотянуться цепкими своими конечностями до моего лица — грузинка извинялась, одновременно кокетничая со мной, в подсознанке готовая к следующему зачатию. До чего же все-таки мощная копировальная машина — природа!
А не выдержал я, когда распоясавшийся от безнаказанности беби неизвестного пола подцепил стоявший у меня меж колен футляр, который я, понятно, вынул из своего чемодана-сундука перед тем, как сдать тот в багаж: как я и рассчитывал, таможенники не взглянули ни на то, ни на другое, полагая, по- видимому, независимость Грузии от России эфемерной, фиктивной либо временной. Я вернул герма- фродитику его вездесущую лапку, отчего тот разорался еще сильнее. «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть», — весьма некстати возник в моем распаленном мозгу пушкинский стих. Как бы не так! — и помянул добрым словом старика Ирода, к которому всегда испытывал тайную симпатию. Давно пора положить разумные пределы размножению человечества, а время от времени устраивать отстрел излишков. Как со зверем — чем человек лучше? Пусть даже сам попаду в число отстрелянных. А что делать, коли такая перенаселенность? Взять Африку или Китай — разве в таких стадах возможна индивидуальность? Детей терпеть не могу, толпы боюсь, но больше всего — толпы в самом себе. Так много людей развелось на земле, что самому жить не хочется. Близок был к самоубийству в Венеции, Лувре и на Акрополе, хоть и сам принадлежу к носорожьему племени туристов: Парфенон стал китчем, и та же судьба ждала бы Данаю, не будь она похищена. А лучшим местом на земле полагал бы какой-нибудь остров в Кикладском архипелаге, площадью этак 50 квадратных километров, метров 500 над уровнем моря, 700–800 жителей, часах в семи от Пирея, с пересадкой на Миконосе, и непременно без взлетной полосы. Имени не называю, чтоб никому повадно не было. Просто Остров. До востребования. Душа устала от общаги под названием «Земля». А еще б лучше — необитаемый. У меня психология островитянина. Кому завидую, так это Робинзону Крузо. До его встречи с Пятницей.
Вдобавок зеркала, которые, отражая, множат нас. Любая множительная техника деструктивна и губительна по своей сути, будь то копирование от руки либо с помощью современной аппаратуры. Что сталось с «Джокондой», растиражированной в миллионах копий, репродукций, подделок и сувениров?
Так и не успел сказать всего этого Никите, а теперь уже поздно. Зачем искажающие и компрометирующие репродукции, когда есть оригинал, слава о котором живет в легендах? Пусть не дошла до нас Фидиева Афина, но нет лучше статуи, а это так же непреложно, как то, что я — равно как и мой читатель — рано или поздно скапустюсь. Лучше уничтожить шедевр, чем превратить его в разменную монету. Разве за славой гнался Герострат, когда поджег храм Артемиды в Эфесе? Уничтожение искусства есть акт искусства, а потому я бы приветствовал даже литвака, покусившегося на Данаю, если б не мои особые с ней отношения (как и у него, пусть не финтит про свои национальные чувства). Будь моя воля, я б и тиражи книг скостил, а шедевры оставил в одном экземпляре. Лучше всего в форме манускрипта. Главным врагом цивилизации всегда считал Гутенберга.
О если без слов сказаться можно было б!..
Убежден, что самые гениальные произведения так и остаются в замыслах, что были, есть и будут инкогнито более великие, чем Шекспир и Достоевский, и что Афродита, останься пеной, спермой и кровью, была б еще красивее, чем ее тезка, вышедшая в один прекрасный день из этой слизи.
