Макбет из Санкт-Петербурга — вот ты кто!
— Ты с ума сошел, — тихо сказал Саша.
— Может быть. Или мы все с ума съехали, что тоже не исключено. Каждый из нас знает больше, чем говорит. В том числе я. Я говорю об индивидуальном знании: каждый из нас знает то, что не знают другие, — и помалкивает. Но есть кое-что, известное любому, в том числе мне, хоть меня здесь и не было, когда это случилось. Вот вы и надеетесь, что я этого не знаю, а я знаю, знаю, черт побери!
Это я сам видел — как они переглянулись, в замешательстве и тревоге. Особенно Саша.
— Блефуешь? — сказала Галя.
— Думай так, если тебе от этого полегчает.
— Что ты знаешь? — спросил Саша прямо. — Скажи, а мы тебе ответим — так или не так.
— Боится продешевить, — догадалась Галя.
— Кто бы ни убил — предположим даже, я, — но ты, Галя, точно знаешь кто.
— Откуда мне знать?
— Оттуда! Ты была на месте убийства, когда оно произошло.
— Это тебе Никита сказал?
— А кто еще? — соврал я, потому что Никита сам не знал точно, шла она к ним или выходила от них. — Это не ты ему, а он тебе состряпал алиби, когда встретил выходящей из Сашиного подъезда.
— А сам он что здесь делал? — спросил Саша.
— Забыл? Он — твой сосед. Ничего подозрительного в его прогулках нет. Имел же он право выйти из дома! А вот что Галя здесь оказалась…
— Но почему он был в этот день у нашего дома? — талдычил свое Саша. Он был близок к истерике.
— Ко мне чего пристал? — рассердился я. — Поди и спроси его.
— Ты считаешь, я была свидетелем убийства? — спросила Галя.
— Три варианта. Первый, наименее вероятный, — была свидетелем, но по ряду причин скрываешь. Второй, более правдоподобный, — опоздала на несколько минут и наткнулась на труп.
— В таком случае убийца — Никита, — поспешил заключить Саша.
— Легче всего валить на мертвого, — сказал я.
— О третьем варианте ты уже говорил, — сказала леди Макбет. — А кто убил Никиту? Опять я?
— Не исключено, — сказал я. — Есть другие мнения?
— Не знаю, — сказал Саша.
— Ты! — бросила мне Галя.
— Вот мы и квиты — каждый из нас считает другого убийцей. Итак, мы выяснили, кто кого в чем подозревает. Или делает вид, что подозревает, снимая подозрения с самого себя. Или с кого другого. А теперь от подозрений перейдем к признаниям. Нет, мы, я вижу, не добьемся друг от друга полной искренности. Ни один из нас, будь он убийцей, не признается, что он убийца. Тогда зайдем с другой стороны. Помимо убийства, что еще мы утаиваем? Или мы выложились целиком и полностью? Вот ты, Саша, например, — ничего не утаил, когда тебя таскали в связи с убийством Лены?
Саша посмотрел на меня, подумал и вдруг решился:
— Утаил.
— Саша! — крикнула Галя.
— Не возникай! — бросил он ей.
Как бы мне хотелось остаться с ним наедине! Шла бы ты куда подальше, Галина Матвеевна! У нас здесь мужской разговор намечается, а ты — баба, хоть и с яйцами.
Я выразительно глянул на нее, но она сделала вид, что не понимает. Вот кого с радостью бы придушил, будь на то моя воля.
— Что «Саша»? — передразнил ее Саша. — Думаешь, я сейчас расколюсь перед вами?
— А что, если она именно так и думает? Либо делает вид, что так думает? Подозревая других, мы выгораживаем себя. Так что ты утаил? Ты знаешь убийцу? Видел его? Слышал?
— Я слышал крик. Так я и думал.
— Или ему показалось, что он слышал крик, — сказала Галя.
— Я слышал ее крик и не пришел на помощь.
— Почему не пришел?
— В тот момент я ее люто ненавидел; хотел, чтоб она умерла. Знаешь, что она мне сказала? «Чтоб ты сдох!» Никогда еще до такого у нас не доходило… Я бросился на нее, а потом заперся в ванной… Она кричала, я слышал.
— Как ты мог слышать, если стоял под душем? — сказала Галя.
— Давайте устроим эксперимент, — предложил я. — Я закроюсь в ванной и встану под душ, а Галя пойдет к входной двери и будет орать. Вот мы и узнаем, слышно или нет.
— И что это нам даст? — спросила Галя. — Положим даже, что крик слышен. Что с того? Это не значит, что он в самом деле слышал крик.
— Не говори за меня! Она кричала. Я сам слышал! Это я виноват! Это я ее убил!
— Опять за свое. Старая песня, — отмахнулась от него Галя.
Проклятие! Не дает ему сказать, давит на мозг, пестует, как ребенка. Несомненно, он знает больше, чем говорит. Чего он не договаривает? Не стерпел, думаю, и выбежал из ванной, но было уже поздно. Вот откуда мокрые следы на полу! А вдруг он видел убийцу? Господи, как бы ее устранить, хоть временно, и остаться с Сашей наедине?
— Шла бы ты куда, женщина, — посоветовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не обложить ее матерком.
— У меня тоже есть в чем признаться, — перебила она меня. — Пусть это и из другой оперы. Но коли день без вранья… Помните, в Сараево мы гадали, кто из нас четверых шептун?
Я даже присвистнул.
— Ты? — Саша привстал со стула.
— Я. Не оправдываю себя, конечно, но сравнительно невинное занятие. В отчете о поездке старалась писать о том, что и без меня известно. Борис Павлович следил тогда за нами в оба глаза.
— Он не мог за нами следить, когда мы оставались вчетвером, — сказал Саша.
— А тем более когда мы с тобой оставались вдвоем, — сказал я.
— Что вы от меня хотите? Думаете, меня это не мучило? Но не отвязаться — ну никак. До сих пор мучает — потому и рассказываю. И что я такого им сообщила, что бы они сами не знали? Что ты, Саша, молчалив и одинок, как и все мечтатели, а ты, Глеб, евроцентрист и все западное предпочитаешь русскому, а Никита — циник и релятивист? Это же все общие характеристики, ни слова компры о поведении за границей. Кто-нибудь из-за меня пострадал?
— А о том, что мы с тобой там трахались, тоже сообщила? полюбопытствовал я.
— Даже это! Сама на себя телегу настрочила. В том смысле, что морально неустойчива.
И рассмеялась. А потом вдруг ни с того ни с сего заплакала. Странно все-таки видеть ее плачущей. Из таких гвозди делать — не было б крепче.
Лучше бы помалкивала. Одно — стучать по политической линии, а другое по интимной. Перестаралась — этого с нее никто не требовал. Конечно, секрет полишинеля, миловались у всех на глазах, гэбуха в лице Бориса Павловича лично наблюдала. Тем более — зачем сообщать?
Интересно, до сих пор с ними связана? Пусть гэбуха и накрылась, но бориспавловнчи живы-здоровы, снуют по имперскому пепелищу и тоскуют без настоящего дела.
— Теперь твоя очередь, — сказал Саша.
— Теперь очередь мертвеца, — сказал я. Оба на меня так и вскинулись.
— А ты будешь дельфийский оракул, — сказала Галя, вытирая глаза.
— Считай как хочешь. Вот что я нашел у него в мастерской. — И я вынул из кармана вдвое сложенную страничку из школьной тетради.
— Он успел сочинить завещание? — спросила Галя.
— Боюсь, что нет. Хоть и ждал, что его пришьют, но надеялся, что обойдется. Это письмо Лены. Судя по числу, за два дня до ее смерти.
