После тебя.
— К жене?
— Спятил? Нужна она мне больно. Как шалава последняя ребенка бросила, а я к ней поеду? Смеешься? Я даже не знаю, где она. За пять лет строчки не написала. Мне-то положить с прибором, но ведь Лерочка ждет. Точнее, ждала.
Зимин оскалился, выдохнул через сжатые зубы воздух и быстро опрокинул стакан.
— Теперь можно и не чокаясь, — сказал он, лениво закусив куском куриного крыла.
— С чего это?
— А я Лерочке сказал, что ее мать умерла.
— Да ты что, Дим, рехнулся?!
— Ага. Так и сказал. А то, знаешь, появится потом. Не, так не будет. Не звонила, не писала — всё. Мы тебя похоронили.
— Но ведь мать же!
— Слушай, Антон. Я тебя люблю, конечно. Может, даже никого не люблю так, как тебя. Но у тебя ж нет детей? Нет. Значит, ты меня не поймешь. И закроем эту тему. Давай лучше еще?
— Да нет, Дим, — зевнул Антон, — я, пожалуй, пас. Я с утра среди книг этих возился, еще надо дома собираться, Нинка звонила.
Антон решил не продолжать список, тем более что язык начал заплетаться, и только безнадежно махнул рукой.
— Понимаю, — кивнул Зимин. — Слыхал, завтра предварительный экзамен устраивают, балбесы?
— Не, не знал. Пойдешь?
— Вот еще. Мне одного собрания хватило.
Антон встал и понял, что явно переоценил свой вестибулярный аппарат, пока сидел за столом, — сейчас его неудержимо валило набок.
— Эк тебя! — засмеялся Зимин, подхватив Антона и выводя его в прихожую.
— Да, видать на пустой жел… желудок. Это у вас, у врачей, животы… луженые… а мы… слабая, то есть тонкая, короче… прослойка.
Зимин помог Антону одеться.
— Может, тебя проводить? Чего-то ты и вправду ослабел.
— Не, — замотал головой Пахомов. — Я сам. Да и идти-то тут.
— Ну смотри. Я предлагал.
— Предлагал, — засмеялся Антон, — говоришь так, как будто я на тебя в суд потом подам.
У самой двери он вдруг замер и спросил:
— Слушай, Дим, это у меня пьяный глюк или ты что-то сказал про Серикова, которого ты куда-то там направлял?
— Ну ты даешь. Только дошло, что ли? — заулыбался Зимин. — Было дело, говорил.
— А куда ты его нап… равлял?
— Да он кое-что проверить хотел.
— А по… конкретнее?
Зимин на секунду задумался, а затем посмотрел Антону прямо в глаза.
— Знаешь, Сериков мне не кум, не брат и не сват. Но ты, кажется, говорил что-то про клятву Гиппократа. Для образности. Так вот… будем считать, что я… для образности… не отвечу на твой вопрос. Не обидишься?
Антон икнул и замотал головой:
— Не-а, потому что я тебя как раз за это и ув… важаю.
— Ну вот, — усмехнулся Зимин. — Хотя, если честно, я немногим больше тебя знаю. Он просил направить его на спермограмму.
— На что? — приоткрыв один глаз, удивился Антон.
— На наличие возможности оплодотворения. Больше ничего не могу сказать. Всё?
— Всё, — кивнул Антон, не поняв ничего. — Тогда я пошёл.
— Тогда иди.
Когда Антон вышел на улицу, ему полегчало. Видимо, организму в условиях внезапного холода стало не до алкоголя в крови, и он все силы бросил на поддержание внутренней температуры. Антон дошел до калитки и обернулся. Дом Зимина был маленьким и темным. Но в окне одной из боковых комнат — ему вдруг показалось — он видит детское лицо. Может, померещилось, но тогда он был уверен — прижавшись к стеклу, на него смотрела Лерочка. Антон, стараясь выглядеть максимально доброжелательно, расплылся в улыбке и помахал ей рукой. Но Лерочка в ответ не улыбнулась — она выждала пару секунд, а затем приподняла плюшевого мишку, которого держала в руке и, взяв того за лапку, помотала лапкой в ответ.
«Даже Мишка со мной прощается», — подумал Антон, выходя за калитку. Правда, хорошо это или плохо, он уже был не состоянии понять.
Выйдя за калитку, Антон мучительно начал соображать, в какую сторону идти. Ему вдруг показалось, будто он впервые очутился в Больших Ущерах. Всё вдруг стало чужим и незнакомым — и фонари, и дорога, и темные ряды домов. Как будто и не жил он здесь вовсе. И не было восьми лет, проведенных среди пыльных библиотечных полок. И не было разговоров «за жизнь» с Зиминым и Климовым. И не было майора. И не было Гришки. Как будто вообще ничего не было. И никого. Нет, Нина была. Была. Но Нина была, потому что она есть. И будет. А всего остального уже нет, потому что уже не будет. Он перевел дыхание, наклонился, зачерпнул горсть снега, протер этим снегом лицо, фыркнул и, отплевываясь, поднял голову.
Перед ним стоял Сериков.
От неожиданности Антон отскочил и чуть не упал, поскользнувшись. Но Сериков успел подхватить его за рукав, и Антон удержался на ногах.
— Ты что, Серега? Так же ж мо-можно человека на тот свет отправить. Тьфу!
— Извини, Антон. Я не хотел.
Сериков был странно спокоен. Антону показалось, что пошлое поэтическое выражение «светел и печален» удивительно точно подошло бы сейчас к Серикову. Он был именно светел и печален.
— Ты ведь не в обиде на меня? — спросил Сериков, участливо глядя на Пахомова.
Антон несколько раз моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Серикова.
— Да нет… да и не за что… вроде…
— Ну, я просто думал, что достал тебя… разговорами этими. Чеховым… сыном.
— Да нет, Серёг, все это… нормально, — успокоил его Антон, хотя ему уже хотелось домой. Очень хотелось.
— А может, и нет… Ну, в смысле, никакого смысла нет? — вдруг спросил Сериков.
Антон почти застонал.
— Да нет, Серёг, есть. Это. Должен быть. Смысл. Антон подумал, что его заплетающаяся от алкоголя речь удачно сочетается с косноязычием Серикова. Как будто они наконец обрели общий язык. Сериков недоверчиво покачал головой.
— А вообще, жизнь, — решил подбодрить Сергея Пахомов, — это… как колесо обозрения. Только открывается п-п-перспектива — как тебя опускают.
И засмеялся собственному афоризму. Но Сериков даже не улыбнулся.
— Знаешь, я ведь тут… ну… в райцентр мотался. В больницу. Зимин направил. Провериться.
— И что? — спросил, икнув, Антон.
Сериков отвернулся и посмотрел куда-то за спину Пахомова.
Какое-то время помолчал, а потом произнес, по-прежнему не глядя Антону в глаза:
— Сказали, что привет. Бесплодие.
— Как это? По… погоди. У тебя ж сын.
— Да какой там сын! — раздраженно мотнул головой Сериков. — Она мне письмо прислала. Сегодня. Мол, нет у тебя сына. Просрал ты его, Серега. У него есть отец, и всё. И не вздумай даже заявляться. Не тот, короче, отец, кто один раз молодец. И всё в таком духе. А я.
