очень доволен своей работой.
— Все двадцать восемь лет без капитального ремонта простоит — гарантия! — уверенно сказал я.
Лишь теперь мы вспомнили, что дед уже, видимо, вернулся из сельмага, и заторопились назад. Добравшись наконец до берега и запрятав лодку, мы до самой хаты бежали бегом.
А когда, запыхавшись, прибежали — оказалось, что дед ещё не приходил. Кукурузо был прав: «минуточка» деда Варавы имела свойство растягиваться до нескольких часов.
— Ну что! Раз деда нет, можно сейчас собрать всё необходимое, — сказал Кукурузо. — Сегодня всё приготовим, перетащим в лодку, а завтра…
— Значит, решил уже завтра? — спросил я.
— А чего тянуть. Через несколько дней приедет мать — будет сложнее. Кукурузо ходил по хате, задумчиво взявшись рукой за подбородок, и примерялся, что брать с собой.
— Прежде всего ложку. — Он вытащил из буфета деревянную выщербленную ложку и сунул её за пояс. — Соли обязательно, без соли пропаду, — отсыпал себе в тряпочку полпачки соли. — Хлеба! — грустно посмотрел на чёрствую горбушку, что лежала на столе. — Мало…
Дед пошёл в сельмаг как раз за хлебом.
— Я тебе принесу. И хлеба и сухарей. У нас есть, — успокоил я его.
— Чаю? — Он покрутил в руках пачку с чаем. — Обойдётся. Тогда и чайник брать нужно. А у нас один…
— Фонарик не забудь. Пригодится, — напомнил я.
— Фонарик обязательно. Без фонарика нельзя.
Он прошёлся по хате, взял в руки топор, который стоял в углу у порога:
— Топор, надо было бы хоть два. У Робинзона было целых двенадцать топоров.
— Он что — жонглировал ими, что ли? — удивился я. — Зачем ему было столько? Странный какой-то твой Робинзон.
— Ты очень умный, — обиделся за своего вдохновителя Кукурузо. — Молчи лучше! Ты никогда на необитаемом острове не жил.
В это время дверь растворилась, и на пороге появился дед. Кукурузо так и замер с топором в руках.
— Ов-ва! — спокойно сказал дед. — Мебель рубить вздумал? А ну поставь топор на место.
— Да я ничего, — промямлил Кукурузо. — Я… я… я хотел показать ему, какой у нас топор хороший. А он говорит, что у них лучше… Правда же у нас лучше, диду?
Дед ничего не ответил, и мы шмыгнули из хаты.
— Фу! Чуть не засыпались! — уже за овином выдохнул Кукурузо. — И как это мы шагов не слышали!
Было действительно странно. Это значит, мы очень увлеклись. Потому что шаги деда слышны издалека. Дед ходит как на лыжах — не отрывая ног от земли: шарк-шарк, шарк-шарк!… Кажется, еле ноги переставляет, вот-вот упадёт. Но видели бы вы его на охоте. По чернотропу на зайца дед может прошаркать так километров пятьдесят — и хоть бы что.
Сидим мы с Кукурузо за овином и размышляем, как лучше перетащить всё необходимое в лодку. Наконец договорились. Кукурузо по вещичке будет выносить из хаты и прятать в бурьяне за овином. А как стемнеет, я (чтоб Кукурузо был у деда на глазах и не вызывал подозрений) тайком перенесу всё в лодку. А завтра…
Глава VIII
Утро следующего дня. Солнечное, звонкое и голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат, тётки у колодцев вёдрами гремят…
Я скорчился у плетня и смотрю в щёлку, что делается во дворе у моего друга.
Подготовительные работы успешно завершены. Всё добро Робинзона уже в лодке: и берданка, и удочки, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (к сожалению, один, да и то без топорища — ну это ничего, на острове можно будет выстрогать), и много чего другого. Червяков накопано — полная жестянка из-под бычков в томате (я слово «бычки» зачеркнул и написал карандашом «червяки», получилось «червяки в томате»). И харчей целая торба. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни). Итак, всё в порядке.
Теперь осталось одно — отпроситься у деда.
Дед сидит на колоде и выстругивает ручку для вил. Кукурузо ходит вокруг него и канючит:
— Диду!
— Га?
— Так я к тётке Ганне пойду в Пески.
— Отцепись.
— Диду?!
— Га?
— Так я пойду.
— Отцепись, тебе говорят. Иди лучше уроки учи. Помолчали немного. Потом опять: — Диду!
— Га?
— Мне с вами скучно.
— Так что, мне на голову стать, чтобы тебя, развеселить?
— Я к тётке Ганне пойду. Там же Иришка. Я её столько не видел…
— Когда она дома, так только ругаешься с ней, а тут, видишь, соскучился…
— Я вам и самосада принесу. Вы же знаете, какой у тётки Ганны самосад.
— У меня свой есть не хуже. Отцепись. Опять помолчали.
— Диду!
— Га?
— Так я пойду. Да?
— Ну что пристал? А уроки?
— Так я возьму книжку и там учить буду. Вот спросите тогда у тётки Ганны.
Я притаился и думаю: «Ох и трудно же в наше время удирать на необитаемый остров!»
Долго канючит Кукурузо. Наконец терпение у деда лопается, и он говорит:
— Вот чертёнок, а не дитя! Совсем замучил. Ну иди уже, чтоб я тебя не видел! Только на три дня, не больше. И если тётка Ганна скажет, что ты уроков не учил, — вот этой палки попробуешь. Двоечник!
Кукурузо не стал мешкать, бегом побежал в хату (а то ещё передумает дед), схватил грамматику — и за ворота. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:
— Бывайте здоровы, диду! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…
— Иди-иди! — буркнул дед. Разве он знал, что прощается с ним Кукурузо на двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней.
На улице я присоединился к своему другу. Молча дошли мы до речки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.
Не проронив ни одного слова, доплыли мы до Острова.
В торжественном молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.
И вот в последний раз стоим на берегу возле лодки. Опустив головы, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях. Ведь не на день мы прощаемся, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. Ещё никто в мире не прощался на так долго.
— Ну что ждёшь? Отчаливай! — не выдерживает наконец Кукурузо.
— А ты что, спешишь? — говорю я.
— Да нет, я ничего, но вообще… Тебе ж домой нужно. Ребята, наверное, в футбол на выгоне играют.
— Да! — машу я рукой. Дескать, не нужны мне ни футбол, ни ребята. А сам думаю: «Неужели Кукурузо никогда в футбол больше играть не будет? Вот бедный хлопец!» И так мне его жаль стало! Какой же он вратарь замечательный был! Настоящий Лев Яшин мог из него вырасти.
Вздохнул я, полез в карман и вытащил свой перочинный нож.
— На, — говорю, — тебе пригодится. Ты же знаешь, какой это нож. Как бритва. Такого ни у кого нет… А
