Таким он безбоязненно и просто стоял сейчас рядом с Молчановым.
— Какой же ты красавец, Хобик! — вслух произнёс Саша, рассматривая оленя, который съел хлеб и ожидал нового куска. — Мне уже неловко как-то называть тебя этим уменьшительным именем: Хобик. Право, неловко. А что, если мы станем звать тебя… ну, скажем, Хоба. Звучит для тебя по-старому, не правда ли? А произносится хорошо, звонко.
Он протянул руку. Олень позволил этой руке, пахнущей хлебом и детством, погладить себя. Не переставая гладить шею оленя, Молчанов медленно поднялся, другой рукой протянул хлеб и, осмелев, хотел рулеткой обмерить туловище. Хоба блеснул глазом и отступил. Саша сделал шаг за ним.
Архыз сидел в двух метрах и, поворачивая морду вправо, влево, рассматривал друга детства с не меньшим любопытством, чем его хозяин.
Минута доверчивого молчания. И вдруг Хоба в порыве благодарных чувств потянулся и доверчиво положил свою венценосную голову на плечо Саши. Положил и протяжно, глубоко вздохнул, словно поделился какой-то тайной печалью.
— Друг ты мой, — сдавленно сказал Саша, и слезы выступили у него на глазах. — Друг ты мой, — повторил он, почему-то вспомнив сразу все, что было связано с этим оленем отца, Таню, Самура…
Хоба осторожно приподнял свою голову Саша близко увидел его блестящие, выразительные глаза, и ему показалось, что в них тоже слезы. Кто знает, какие драмы и душевные переживания случаются у диких животных?
Глава вторая
И ГОРЬКО И РАДОСТНО
Вернувшись из лесу, Молчанов отправился в город, к своему другу и наставнику.
— Ну как? — спросил Котенко, едва только Александр переступил порог его кабинета.
— Порядок, — научный сотрудник безмятежно улыбался.
— Встретил обоих?
— Только одного Хоба.
— Почему Хоба, а не Хобика?
— Вырос он из своей старой клички, Ростислав Андреевич. Какой же Хобик, если ростом метр семьдесят в холке, а размах рогов метр десять. Не идёт к нему детское имя. Взрослый олень.
— Что ты говоришь?! — удивился Котенко. — Измерил или прикинул на глазок?
— Дался измерить. Завтра покажу вам новые фотографии.
— А ты займись этим сегодня, пока лаборатория свободна. К вечеру и посмотрим. Интересно очень.
— Можно и сегодня. — Молчанов разделся, снял сумку, осмотрелся. Спросил: — Как тут у вас, спокойно? Новостей нет?
Ростислав Андреевич досадливо отмахнулся:
— Какое там спокойно! Ты только послушай, о чем разговоры…
Объяснять он ничего не стал, но Молчанов вскоре заметил, что в главной конторе заповедника царило нервное возбуждение. Научные сотрудники ходили с замкнутыми лицами, в разговоре их то и дело прорывались нотки раздражения и какого-то угрюмого юмора. Это было тем более удивительно, что вообще-то здесь, сколько помнит Молчанов, всегда ощущалась атмосфера товарищества, доброй шутки и очень хорошей рабочей приподнятости, характерной для людей, искренне увлечённых своей работой. Сходившись вместе после длительных походов по глухим горным тропам и лесным урочищам, зоологи, охотоведы и ботаники с удовольствием делились впечатлениями, горячо рассказывали об удивительных встречах, подтрунивали друг над другом, тут же строили гипотезы, пытались спорить, обобщать — словом, выговаривались за все дни и недели, проведённые в молчаливом одиночестве с глазу на глаз с природой, и это вполне понятное настроение было столько же приятно, сколько и полезно для всех. Если возникал спор, то каждый отстаивал свою точку зрения, с жаром защищая её. И это тоже шло на пользу общему делу.
Что же произошло за две недели, пока он ходил по горам, отыскивая своего великолепного оленя?
В одном из центральных учреждений, которому подчинялся заповедник, недавно состоялось внеочередное совещание. Директор заповедника присутствовал на нем и по приезде домой с недоумением и досадой рассказал, о чем шла речь на этом совещании и какие решения там приняли. Чуть позже в контору заповедника почтой прибыл подробный доклад руководителя охотничьих хозяйств и заповедников Пахтана, и вот этот доклад вместе с информацией директора не только поразил, но и возмутил научных сотрудников.
— Знаешь, такого ещё не случалось, — с жаром сказал Александру Молчанову старейший работник заповедника Селянин. — Ты только подумай, что намечают сделать с разрешения нашего начальника: открыть заповедник для широчайшего туризма, не более и не менее. Это значит, рассечь заповедник дорогами, построить на этих дорогах кемпинги и автостоянки — словом, превратить охраняемые, не тронутые человеком территории в некое увеселительное место, в парки для приятного времяпрепровождения и отдыха. Это, понимаешь ли, сразу перечеркнёт то главное, чем русские заповедники отличаются, ну, скажем, от американских, от голландских: всю научную деятельность, работу по изучению биоценоза, и, конечно, после этого ни о каком сохранении нетронутых человеком естественных резерватов не может быть и речи.
Селянин размахивал руками, то и дело вытирал платком лицо, шею. Он действительно выглядел ошеломлённым, выбитым из равновесия.
Старого учёного нетрудно было понять.
Перемены на Земле начались давно.
«Людям, которые в Месопотамии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчёвывали леса, чтобы таким образом добыть пахотную землю, и не снилось, что они этим положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их вместе с лесами центров скопления и сохранения влаги».
Так писал Фридрих Энгельс в своей бессмертной «Диалектике природы».
Мы помним по романам Фенимора Купера о миллионных стадах бизонов, бродивших в прериях дикого Запада Америки. Сейчас нет прерий, есть пашни и глубочайшие каньоны. И только в зоопарках США можно ещё увидеть одиночных бизонов, чудом сохранившихся от истребления. Учёные знают, что за ушедшую тысячу лет на Земле полностью уничтожено более ста видов и подвидов крупных млекопитающих, в том числе около сорока только за последние пятьдесят лет.
Всего десять тысяч лет тому назад лесов на Земле было в три раза больше, чем сейчас. Пятьсот миллионов гектаров, ранее покрытых лесами, сегодня превратились в бесплодные пустыни прежде всего по берегам Средиземного моря, в местах древних цивилизаций, где скопилось тогда множество людей, создавших противоборствующие государства.
Уже трудно себе представить, как выглядела Европа, скажем, в тысячном году и какими были южнорусские степи всего двести лет назад, когда началось их превращение в пашни.
А ведь учёным, работающим в области долговременных прогнозов быстротекущей жизни, очень трудно делать какие-либо выводы, если они не знают, что было до нашего времени и какая природа окружала человека в недалёком прошлом. И учёным, которые, несомненно, будут двигать науку после нас, тоже необходимо для пользы дела знать, какая природа, какие ландшафты сопутствовали поколениям людей в двадцатом, двадцать первом и последующих веках.
Для этого и созданы заповедники, которые у нас в стране занимают в разных природных зонах всего- навсего одну десятую процента территории страны. Заповедниками надо дорожить хотя бы потому, что их так мало. И потому, что они важны для нации. Ничего не должно меняться на заповедной, охраняемой земле. Ничего! Пусть здесь стоят, как и прежде, древние могучие леса, шелестит степной ковыль, текут чистейшие ручьи и реки, размножаются в природных условиях дикие звери, птицы и рыбы. Нетронутые участки природы с устойчивыми законами развития помогут будущим поколениям не по книгам, гербариям и
