начинают мерзнуть.
Прекрасная погода меня не радовала, как других. Голову и самого меня ломило не меньше, чем позавчера.
Что это, горная болезнь? По-моему, нет. Помню, когда я ее переживал на Кавказе, она выражалась совсем иначе. Меня тошнило. Временами я выплевывал слюну с кровью. Голова, правда, болела также, но главное – тогда я спал прямо на ходу. Ничего подобного нет сейчас. Ни тошноты, ни крови, ни тем более основного признака горной болезни – мании спать – у меня не было.
Что же это тогда? Просто общая утомленность и слабость от подъема, нескольких возвращений и переноски больших грузов.
Я не знаю, что мною руководило: то ли нестерпимая головная боль, то ли позавчерашняя демобилизация в настроениях – усталость и отсутствие перспективы, что погода продолжится хорошей и хватит сил достичь пика Ленина, но только я, безнадежно, тоскливо взглянув на пик, заявил огорошенным товарищам, что я иду вниз.
«Как, что, почему?» – все враз спросили меня, но, вглядевшись в мое лицо, видимо поняли меня, удовлетворились и стали прощаться. Все же я решил проводить их немного.
Ноги у всех начали замерзать после первых 15—20 минут хода. Мои ноги, особенно кончики пальцев, стали не в меру чувствительными и опять у меня ныли, как позавчера. Поднявшись на 50 метров, я сказал Николаю Васильевичу, что пойду вниз в палатку, передал ему мешок, крепко пожал всем руки и пожелав счастливого восхождения, бегом спустился обратно в палатку.
Запыхавшись, свалился я в палатку, разулся и стал отчаянно оттирать ноги. Пальцы были белые и никак не поддавались оттиранию снегом и вазелином сразу вместе.
Теперь я оказался в наиглупейшем положении. Надо идти вниз одному без веревки через трещины, которые теперь все занесены снегом, а снег еще не смерзся и был рыхл, идти было рискованно. «Не миновать мне трещины», – думалось мне. Страшно, но идти надо. Продовольствия нет. Воды нет уже третий день. Оставаться здесь и ждать товарищей без продовольствия тоже нельзя.
Что же делать, как быть? – эти мысли не выходили у меня из головы. Кроме того, я имел поручение Крыленко спустится вниз, привести лошадей ко Второму поперечному леднику и ждать их; если же они не вернутся к 6 сентября, т.е. через 3 дня, то нужно было снаряжать спасательную группу и идти вверх искать их. Все это сразу придало мне смелости, и я решился. Иду вниз, иду один. Не успел я оттереть ноги и собрать некоторые вещи для спуска вниз, как я услышал около палатки разговор людей.
Неужели вернулись наши, не достигнув седловины. Полотнище, заменяющее дверь, отдернулось, и Герасимов с красноармейцами влезли, ко мне в палатку.
– «Ура, браво», – закричал я от радости. Теперь я не один, теперь не страшны будут трещины.
Прекрасно. Все идет, как в кинематографе. Помощь пришла, откуда я совершенно ее не ждал. Я рассказал товарищам о том, как мы тут переждали два дня бурю и как часа два тому назад остальные пошли вверх на седловину. Герасимов же поднялся сюда с фотоаппаратом, чтобы произвести некоторые работы на седловине. Так как мои ноги немного отошли, то я заявил, что мы вдвоем с ним сейчас отправляемся на седловину.
По следам, оставшимся от товарищей, поднявшихся вверх, мы пошли на блистающую в «двух шагах» седловину. Вот небольшой подъем, за ним, наверное, ровное место, а там дальше спуск вниз. Но поднялись на него, миновали какие-то большие не то камни, не то просто громадные льдины, оторвавшиеся и скатившиеся с какого-нибудь склона, оставили за собой еще один подъем, а седловины все нет и нет. Гребень хребта, спускающийся справа, казался совсем уже близко.
Отчетливо был виден подъем на левый первый бугор изломанного пути на пик. Все это было близко. Мы наверное поднялись на высоту 5700 – 5750 м. Но Алайской долины не видно, значит и седловины нет. В это время сразу откуда-то налетел шквал ветра, пошел снег, и пурга в дикой пляске заволокла весь видимый горизонт. Решили спешить обратно, тем более, что если бы и удалось подняться на седловину, то из-за бури долины мы не увидели бы и фотографировать было бы нельзя. Пошли вниз. Следов наших уже не было видно. Ноги вязли по колено в рыхлом снегу, но так как идти нужно было вниз, что облегчало путь, то мы скоро были около палаток. Энергично заработали все четверо. Сняли палатки, собрали все вещи, а на месте лагеря оставили испорченный чайник и ледоруб.
Я написал записку и положил ее в чайник, а чайник повесил на ледоруб, привязав к нему для прочности и чайник, и записку. Записка гласила следующее: «Начальнику экспедиции тов. Н.В. Крыленко. Рапорт. Прежде всего, горячо поздравляю вас с восхождением на высшую вершину Заалайского хребта – на пик Ленина. Я с Герасимовым пытался подняться на седловину для того, чтобы произвести фотографические работы и полюбоваться Алайской долиной, но буря заставила нас вернуться. Интересно, где вы были во время ее. Все приказания будут исполнены. Мы с лошадьми ждем вас у Второго поперечного. Палатку и все имущество спустили вниз. Еще поздравляю с восхождением. Ваш В. Никитин».
Благополучно достигли 5000 м, ночевали здесь и рано утром на другой день спустились до 3800 м.
В базе на 5000 м остались два красноармейца и Абдул-Гали, которым было строго приказано, что, если товарищи сверху не вернутся 5-го вечером, то 6-го утром они должны будут отправиться их разыскивать.
Утро 5 сентября было прекрасное, небо было свободно от облаков и солнце высоко стояло над хребтом. Мы долго наблюдали в бинокль за склоном пика Ленина, пытаясь увидеть поднимавшихся наших товарищей, так как погода для восхождения была отличная. Но на склоне мы ничего не увидели.
По «Основному Саук-Сайскому леднику», до его поворота на запад, мы шли по срединной морене, и надо сказать, что этот путь был наилучшим из изученных мною путей сюда. Морена гладким пологим склоном, покрытым мелкой галькой, провела нас мимо всех ледопадов, ледяного хаоса Четвертого поперечного ледника и вывела прямо в лощину, на базу в 4300 м, откуда мы по правому берегу ледника, обойдя по осыпи все его бугры, достигли палатки у Второго поперечного ледника. По Второму поперечному мы шли уже ночью. В двух шагах абсолютно ничего не было видно, то и дело мы скатывались по ледяному склону и попадали в воронки, наполненные водой. Трещины, нащупываемые нами с помощью ледорубов, мы обходили благополучно и в 9 час. 30 мин. вечера были в палатке под ледником.
После нескольких дневных недоеданий и недопиваний сегодня мы решили сделать себе «лукулловский» обед. На сухих дровах сварили рисовую кашу, компот и какао. После этого крепко спали, а утром были свежими и никакой усталости совершенно не чувствовали. Дров здесь было навалено очень много, больше чем мы оставляли. Видимо, геологи уже перебираются сюда из Козгун-Токая и пошли вниз по течению Саук-Дары.
Пересекли реку под самым ледником и, как только вышли из-за ледника, встретили караван лошадей, везущих дрова; впереди ехал Латкин. Увидев нас, он пришпорил свою лошадь и скоро крепко жал нам руки. Он, оказывается, организовывал базу здесь – у Второго ледника, где они вскоре должны быть всей группой.
Наших лошадей в этом же караване вел Семен. Закурив хорошего трубочного табаку, которого мы не курили, вероятно, недели две, мы сели на своих лошадей и скоро были на базе у Второго ледника, где решили ждать товарищей сверху.
Это было 5 сентября. А 6-го часов, в 8 вечера, с ледника пришли Крыленко, Стах и Арик. Бархаш пришел с фонариком часа через два после них. «Вообще Львович в последние дни ведет себя неважно, – говорит Крыленко, – он все время отчаянно отстает, на привалах встает позже всех и страшно задерживает движение группы. Непонятно, то ли он устал, то ли и на него подействовала высота».
Все товарищи были непохожи на самих себя – с облезлыми губами, с облупленными носами, прихрамывая на обе ноги, так как они были сильно поморожены. Пока мы им готовили ужин, они рассказывали нам о своих злоключениях. После ужина Крыленко собрал всех нас и подробно посвятил во все, что их постигло. А постигло их очень многое.
Поднявшаяся буря, заставившая меня и т. Герасимова спуститься вниз, не достигнув седловины, застала наших четырех товарищей уже измотанными и выбившимися из последних сил. Они растянулись на дистанции порядка 200 шагов. Впереди шел Крыленко и Стах, за ними в 100 шагах Арик, а еще дальше и медленно плелся Бархаш. Поднявшаяся буря застала их почти на седловине. Им приходилось идти по глубокому снегу, который становился тем глубже, чем было ближе к седловине. Крыленко, делая тропу, проваливался на каждом шагу по пояс, а один раз ушел в снег по горло. Вдобавок ко всему этому, трое –
