ополчились против него, а умеренность его политической я в особенности социально-экономической программы исключала поддержку широких народных масс. Конституция Мидхата не уменьшала для крестьян гнета помещиков и не спасала их от жадной своры ростовщиков и откупщиков. Единственный вид политического протеста, к которому прибегало тогда отсталое, распыленное по огромной территории турецкое крестьянство, – уход в разбойничьи банды и нападение на помещиков и богатых горожан, – в равной мере жестоко подавлялся как реакционными, так и либеральными администраторами. Сломленная капитуляциями и иностранным засильем национальная буржуазия представляла слишком незначительную силу. Армия попрежнему оставалась недовольной, как и при Абдул-Азисе, ибо средств для ее содержания в казне сейчас было не больше, чем при старом султане. В этих условиях совершалось вступление на трон нового падишаха.
1 сентября 1876 года Абдул-Хамид верхом, в сопровождении высших гражданских и военных сановников империи, проехал по Большой улице Пера, направляясь в Стамбул. Население сбежалось смотреть на кортеж, но хранило молчание и не проявляло никакого энтузиазма.
Абдул-Хамид торопился с посвящением. Торжество было назначено на 18 сентября. Утром, в роскошном золоченом каике, покрытом богатыми коврами, он проследовал по Золотому Рогу к мечети Эйюба,[94] где хранятся сабля Османа и другие священные реликвии. Здесь по традиции совершалось посвящение новых султанов, состоявшее в том, что глава ордена мевлеви опоясывал их саблей родоначальника династии.
Обряд был совершен. Грохотала артиллерия флота и береговых батарей. Выстроенные на реях и вантах матросы кричали: «Многолетие падишаху!».
После церемонии новый султан, согласно обычая, поехал к мавзолею Селима I, первого калифа Османской династии, а затем к гробу своего отца Абдул-Меджида. В ту же ночь, выходя из дворца Долма- Бахче, великий визирь Рюштю, обернувшись к своим коллегам, сказал: «мы поторопились отделаться от Мурада, как бы нам не пришлось раскаяться в этом».
Старый бюрократ имел тонкий нюх. Поэтому он вскоре поспешил подать в отставку. Мидхат, который уже в течение трех последних месяцев был фактически главою правительства, принял пост великого визиря.
Уже с первых дней вошествия на престол Абдул-Хамид показал, как он выполняет данные обещания. Его первой заботой было назначение своих людей на важнейшие дворцовые должности. Дамад-Махмуд Джелалэддин, глава реакционной группы, был назначен главным маршалом дворца, а одна из его ближайших креатур, Саид-паша, известный под кличкой «англичанина», потому что он получил образование в Вульвиче, – первым адъютантом.
Мидхат не сделал никаких возражений против этих назначений, так как это были чисто придворные посты, не имевшие отношения к государственным делам. Другое дело должности в личном секретариате султана. Благодаря своему положению и постоянному доступу к падишаху, с которым он мог общаться каждый день, первый секретарь всегда играл чрезвычайно важную роль, которая мало в чем уступала роли самого великого визиря. Вот почему Мидхат придавал такое значение тому, чтобы эта должность была предоставлена лойяльному и преданному либералам человеку. Хотя во время свидания в Муслу-Оглу Абдул-Хамид согласился назначить в секретариат указанных ему людей, уже при первом визите Мидхата во дворец он сообщил ему о назначении первым секретарем Саид-бея, известного под именем «маленького Саида», креатуру Дамад-Махмуда, игравшего впоследствии виднейшую роль в реакционной политике Абдул-Хамида. Несмотря на все возражения Мидхата и министров, султан не согласился изменить своего решения.
Может, пожалуй, вызвать удивление, что в этом вопросе, который Мидхат считал столь важным, он не проявил большой настойчивости. Но надо учесть, что в этот момент Мидхат уже начинал сознавать свою слабость. Он имел достоверные сведения, что большинство его товарищей по кабинету относятся далеко не сочувственно к его реформаторским планам и ждут лишь подходящего момента, чтобы предать его. Таким образом, важнейшая цитадель дворца оказалась в руках врагов. Но, одержав эту первую победу, Абдул- Хамид не спешил итти дальше. Он открыл только часть своей коварной игры, но не осмеливался еще свалить Мидхата. Мидхат был все же силой, с которой нельзя было не считаться. Он и его конституция были еще нужны для борьбы с конференцией держав, которая должна была скоро собраться в Стамбуле. Вместо открытого немедленного разрыва с визирем, Абдул-Хамид предпочел тактику глухой и постепенной борьбы с политикой Мидхата.
Он пока не отрекался окончательно и от конституции. С его согласия была назначена специальная комиссия, которой было поручено выработать соответствующий проект. В комиссию были назначены Намык Кемаль и Зия.
В общении с лидерами либеральной партии Абдул-Хамид также продолжал афишировать свой либерализм. Намык-Кемаль два или три раза был вызван во дворец и милостиво принят султаном, который заверял его в своей преданности свободе, конституции и либеральным идеям, и в то же время с трудом сдерживал свою ярость от замечаний Кемаля, который не умел лицемерить.
Так однажды, когда перед дворцом играл новый султанский оркестр, об организации которого заботился сам Абдул-Хамид, последний в присутствии Дамад-Махмуда сказал Кемалю:
– Я реформировал свой оркестр, как вы его находите сейчас?
– Не плохим, – холодно ответил Кемаль, Прожженный придворный льстец Дамад-Махмуд поспешил вскричать:
– Что значит не плохой? Даже в Европе нет такого оркестра, как у нашего падишаха.
Кемаль вспыхнул:
– Такой оркестр, как этот, можно найти в любом европейском кафешантане.
Делая над собой колоссальное усилие, чтобы сдержать гнев, Абдул-Хамид признал, что Кемаль прав. В другой раз султан коварно спросил Кемаля:
– Кого вы любите больше: меня или брата? Кемаль понимал, что откровенное заявление о том, что он предпочитает низложенного Мурада, может стоить ему дорого, но солгать было выше его сил.
– Султана Селима Грозного, – ответил он, давая этим понять, что лишь простая воспитанность мешает ему без обиняков выразить свою нелюбовь к Абдул-Хамиду.
Прошло немногим более недели после вступления на трон Абдул-Хамида, когда начались новые стычки между ним и Мидхатом. На этот раз дело уже шло не о назначениях, а о самых принципах будущего
