зале дворца, предназначенного для заседания парламента, по обилию белых и зеленых чалм, расшитых золотом мундиров и густых генеральских эполет, можно было судить, что преобладающее большинство депутатов принадлежит к крупному феодальному землевладению, духовенству и высшей военно- бюрократической верхушке. Лишь среди христианской трети палаты преобладала крупная буржуазия.
Парламент оказался послушным орудием в руках дворца. В тех редких случаях, когда кто-либо хотел высказать независимое суждение, председатель, Вефик-паша, бесцеремонно обрывал оратора громким криком «сус» (молчи). Но и такой парламент все же был бельмом на глазу Абдул-Хамида и его приспешников. После 20 заседаний он был распущен.
Второй парламент был созван в самом разгаре войны. Его состав был более буржуазным. Война и сопровождавшие ее неудачи на фронтах, злоупотребления генералов, произвол администрации, углубление экономического кризиса повели к бурным прениям в парламенте. Буржуазное крыло пользовалось военными неудачами для ожесточенной критики всей политики правительства. Среди ораторов особенно выделялись: Сулейман-паша, к которому перешло теперь руководство младотурками, адрианопольский депутат Расим, смирнский – Бенефия-заде и представитель ремесленного Стамбула – Ахмет-эфенди.
Правительство ждало лишь благоприятного момента, чтобы покончить с этим положением. Прикрываясь грозящей стране опасностью, Абдул-Хамид распустил парламент, когда русские армии приблизились к стенам Стамбула. Часть депутатов была арестована, некоторые из них, отправленные в ссылку, умерщвлены на пароходе.
Конституция была полностью сдана в архив. Формально Абдул-Хамид не отменил ее, – в течение 30 лет она печатается в официальных ежегодниках, но ни один пункт ее более не выполняется.
Так закончилась краткая «конституционная весна» Турции.
Вести с театра военных действий были все хуже и хуже. Русские генералы, после ряда кровавых неудач, устлали трупами «серой скотинки» холмы вокруг Плевны, но все же взяли крепость, несмотря на геройскую отчаянную защиту оставленных на произвол судьбы, не получавших ниоткуда помощи турецких «мехмеджиков».
Было уже чудом, что Турция могла так долго задерживать наступление русских. Жизненные силы нации оказались все же огромными. Фуад-паша когда-то метко сказал одному европейскому дипломату: «Доказательством силы Турции служит то, что как вы ни стараетесь разрушить ее извне, а мы сами – изнутри, она все же продолжает жить».
Теперь громадная русская армия, не встречая нигде сопротивления, катилась от Балкан по цветущим болгарским долинам, опустошая все на своем пути, к жизненному центру, к самому сердцу Турции – Стамбулу.
Еще несколько форсированных маршей, и она стояла у ворот Стамбула, старого Царьграда, предмета самых заветных вожделений русского империализма.
В правительстве Высокой Порты царила невообразимая паника. О защите страны больше никто не думал. Абдул-Хамид и его камарилья помышляли лишь о спасении своей власти, которой угрожали уже не столько русские завоеватели, с которыми в конце концов можно было помириться на тех или иных условиях, сколько все усиливающееся брожение среди беженцев и в армии, где все единодушно видели в правительстве источник всех бедствий.
Но успехи русского оружия напугали Англию и Австрию. Там ясно понимали теперь, что русские армии, стоящие под Стамбулом, являются хозяевами положения, что Абдул-Хамид ради спасения своего трона готов пойти на любую жертву, на любые уступки русским. Хотя еще перед войной Александр II заверял честным словом англичан, что захватывать Константинополь он не намерен, но теперь этому плохо верили, особенно в виду подозрительных комментариев русской дипломатии, которая разъясняла заверения царя в том смысле, что они касались окончательного завоевания столицы османов, а не ее временной оккупации.
Английская эскадра уже прибыла в Босфор, и теперь для русских каждый дальнейший шаг вперед означал войну с Англией.
3 марта 1878 года был заключен известный Сан-Стефанский мир. В силу этого договора Турция соглашалась на образование обширного автономного Болгарского княжества, которое номинально было в вассальной зависимости от султана, фактически же должно было стать «задунайской губернией» России.
Однако допустить такое положение было не в интересах европейских держав. Даже Германия, на «верность» и «благодарность» которой так рассчитывал Александр II, присоединилась к тем, кто требовал от России умерения аппетитов.
Берлинский конгресс, собравшийся 13 июня 1878 года, коренным образом изменил условия Сан- Стефано. Болгарское княжество было значительно урезано, и были приняты меры, чтобы оно не стало русской губернией. Россия получила лишь компенсации в Азии, где ей отдали Батум и Каре. В награду за «дипломатическую помощь» Турция отдала Англии Кипр. Так закончилась война, приведшая Оттоманскую империю на два шага от полного крушения.
Во время войны Мидхат-паша и за границей не оставался в бездействии. Несмотря на свое положение изгнанника, он продолжал пользоваться большим авторитетом в официальных кругах Европы. Зная, что русские успехи больше всего бьют по интересам Англии, он направлял все свои усилия, чтобы склонить эту последнюю вмешаться, пока не наступила еще роковая развязка.
В Лондоне ему было оказано большое внимание всесильным д'Израэли, [98] с которым у него были прекрасные отношения. В Вене он был дружественно принят императором Францем-Иосифом. В обеих столицах ему обещали посредничество, если турецкое правительство согласится на него. Но Абдул-Хамид, которого приводило в ярость, что Мидхата принимают в Европе, как-будто это не опальный чиновник, почти государственный преступник, а чрезвычайный посол или даже руководитель политики Порты, не хотел и слушать об этих предложениях. «После побед, одержанных турецкой армией, – заявлял он, – тот, кто говорит о мире, не заслуживает имени патриота».
Это было незадолго до падения Плевны.
Инспирированная дворцом реакционная пресса подняла бешеную кампанию против Мидхата, обливая его потоками грязи, но в турецком обществе популярность бывшего великого визиря начала вновь расти. Видя это, Абдул-Хамид решил заманить Мидхата в Турцию.
В ноябре 1877 года Мидхат получил письмо от главного церемониймейстера двора – Киамиль-бея:
