3.
На следующее утро после устричного бала было воскресенье, и Лиза хотела выспаться всласть, но ее разбудил ранний звонок в дверь. Поначалу она даже решила, будто это журналист, с вечера намекавший на то, что готов сделать важное признание и далеко идущее политическое заявление. Однако журналист ожидался только к обеду. Открывать, как обычно, пошла мать, с которой Лиза делила крошечную двухкомнатную квартирку в Орехово-Борисово.
Еще до того, как ошеломленная – с округлившимися глазами и шумовкой в руке – мать влетела к ней, Лиза почувствовала: происходит нечто необыкновенное. Комната вдруг стала наполняться летучей розовой свежестью, словно за стеной была не завешенная одеждой и заставленная обувью прихожая, но – дурманящая огромная оранжерея. Полуголая, Лиза выскочила в прихожую – и попала в розовый сад!
Розы на долгих стеблях в огромных перевитых лентами корзинах стояли везде – на полу, на тумбочке, на стульях. Они были и сливочно-белые, и бархатно-бордовые, и шелково-алые, и акварельно-желтые, и вообще какого-то странного голубовато-розового оттенка, какой встретишь разве только на замысловатой коробочке из-под китайского чая. Розы были всякие: тяжело распустившиеся, почти распавшиеся; только- только начинающие приоткрываться, похожие на плотно скрученные рулончики; наконец, были и тугие, заостренные бутоны, напоминающие девичьи сосцы.
– Это от кого? – восхитилась Лиза.
– А я думала, ты знаешь, – подобрала губы мать.
– Да я же понятия не имею!
– Может, от твоего журналиста? – с надеждой спросила мать.
– Ну, что ты! Он же бедный и жадный…
Кстати, журналист после устричного бала навсегда исчез из ее жизни, а когда она шутки ради позвонила ему – он испуганно повесил трубку. Зато у него, как передавали общие знакомые, объявилась вдруг новенькая «девятка» и завелись деньги на выпивку. Он даже перестал рыскать по фуршетам и презентациям, а стал угрюмо и одиноко напиваться каждый вечер в ресторане Домжура.
Лиза заглянула в самую большую корзину и увидела длинный конверт – в нем была записка, всего одно предложение:
«А Я ВЕДЬ СОВСЕМ НЕ ТАКОЙ УЖ И СТРАШНЫЙ!»
И тогда она поняла, от кого эти цветы. Чтобы не показать волнение, Лиза принялась с преувеличенным вниманием разглядывать розу – огромную, темно-красную, безвозвратно раскрывшуюся, даже начавшую подвядать.
«Интересно, для розы все шмели одинаковые, или же есть какой-то один, которого она все время ждет и без которого не может жить?» – думала Лиза, перебирая пальцами нежно-мясистые, влажные лепестки, пробираясь все глубже в сердцевину цветка. Ей казалось, что роза невольно и благодарно вздрагивает от ее прикосновений.
– Кто он? – Жалобно спросила мать.
4.
Лиза невольно вздрогнула всем телом, открыла глаза и увидела сначала его усы, нелепо-пышные, с желтоватой кромкой от табака. Потом они встретились взглядами, и муж плотно сомкнул веки, продолжая жесткими пальцами бродить по ее телу, покрытому гусиной кожей. Он был похож на слепца, настырно читающего свою пупырчатую книгу. Лиза вздохнула и запустила пальцы в мужнины волосы, еще мокрые и тщательно начесанные ради сокрытия ранней лысины. Она взлохматила их и острыми посеребренными коготками осторожно впилась в его затылок. Он застонал и спрятал лицо у нее на груди. Красный телефон безмолвствовал.
За две недели до свадьбы (но о ней в ту пору еще и речи не было) «форд» с шофером привычно стоял внизу, под окнами, уже не вызывая старушечьих пересудов и косых взглядов безработных дворовых парней. Лиза задумчиво рылась в шкафу, перед зеркалом прикидывая, как бы из двух своих приличных нарядов, нескольких юбок и блузок, а также трогательных фамильных украшений изобрести что-нибудь новенькое. От него подарки она принимать отказывалась наотрез, хотя денег, которые он платил за один лишь ужин в дорогом ночном клубе, хватило бы на платье, от которого все подружки-учительницы в лицее замертво попадали бы прямо на порогах классных комнат.
Ему эта щепетильность казалась странной, а ей странным казалось то, что он за два месяца их знакомства не сделал ни одной попытки даже подобраться к Лизиному телу. Все ее прежние знакомые, включая журналиста, начинали именно с этого, причем с такой непосредственностью, точно они женские доктора и стесняться их совсем не надо. Кстати, именно поэтому Лиза отказалась от заманчивого предложения пойти секретаршей-переводчицей в солидную фирму с хорошей зарплатой и гарантированными выездами за рубеж. Вице-президент фирмы, совсем еще мальчишка, попытался проверить Лизины деловые качества сразу же после собеседования, прямо на кожаном кабинетном диване, и был очень удивлен, получив по прыщавой физиономии.
Журналист, услышав ее возмущенный рассказ, засмеялся и показал хранившуюся у него в бумажнике забавную вырезку из рекламного раздела «Московского комсомольца»: «Интеллигентная блондинка (27172) с языком ищет место в приличной фирме. Интим не предлагать, а требовать!!!»
В результате, Лиза осталась преподавать английский в лицее – так теперь называлась обычная школа с обвалившимся фасадом и учителями, донашивающими строгие преподавательские костюмчики, купленные еще на закате советской власти. Но даже и здесь обсыпанный перхотью директор, вызвав Лизу как бы по делу к себе в кабинет, все норовил, нервно облизывая губы, положить руку на круглое колено молодой учительницы.
Лиза прикинула к груди шелковую блузку с кружевным воротником и увидела в зеркале мать:
– А ведь ты его не любишь!
– Зато ты отца любила. И что от всего этого осталось?
– Память о счастье…
– Вот именно – вечная память!
– И ты еще осталась…
– Ну а раз я осталась, надо как-то жить. Знаешь, ты была всю жизнь бедной, но счастливой, а я буду несчастной, но богатой. Потом мы сравним, что лучше!
– Только будь осторожной – не заводи детей, пока не убедишься, что с ним можно жить… хоть как- нибудь!
– Пока он не давал мне никакого повода быть осторожной.
– Вот поэтому и будь осторожной!
5.
Муж лежал, уткнувшись лицом в Лизину грудь, всей своей неподвижностью прося ее о помощи, и она повела коготками по его шее, плечам, спине, пояснице, словно дразня покалываниями больного, обессиленного, но еще способного на ярость зверя. Он и в самом деле был нездоров. Вскоре после окончания училища его отправили в Африку – инструктировать в джунглях каких-то дружественных папуасов, мстивших за своего президента, свергнутого и съеденного лет десять назад. Перед ответственными акциями всем инструкторам давали специальные стимуляторы, чтобы не спать по несколько ночей, а еще делали прививки, чтобы не подхватить какую-нибудь тропическую заразу. И они, молодые
