Юрий Петрович Азаров
Паразитарий
Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв.
Ты настолько прав, насколько твое деяние угодно Богу.
К читателям
Естественно, я не могу себя считать автором этого труда, поскольку он создан замученным гением Степана Сечкина. А эти записки были действительно найдены мною на Каменном мосту, где после шестого перехода на рыночные отношения был сшиблен каким-то лихачом фонарный столб. Причем этот злосчастный столб был сшиблен не тогда, когда податливых граждан обчистили, как последних балбесов, а тогда, когда поголовное большинство уже не в состоянии было не только поднять светильник, но и волочить ноги. Именно в те дни я оказался на Каменном мосту, где фонарный столб уже не освещал ближние и дальние перспективы, а согнутый и искореженный, как нынешний наш режим, валялся на асфальтовой дорожке. Нижняя часть столба была чугунной, и кусок литья во время удара отлетел. В образовавшуюся дыру можно было сунуть далеко не одну рукопись. Когда я подошел поближе, откуда-то из глубин столба послышался молящий голос: 'Возьми, возьми же…' Поверьте, у меня по коже мороз прошел. Какая-то сила заставила взять рукопись, на которую была наклеена крохотная фотография женщины с младенцем. Сходство с Божьей Матерью было достаточно явным, но это была не Божья Матерь: слишком приземленным было изображение, а глаза ребеночка точно переливались искрящимся топазом. Да, именно топазом. Дымчатым. Посмотришь сбоку — пробивается прозрачная сероватость, а прямо — две смородинки, омытые водой. Я оглянулся. Никого не было вокруг. Я схватил папку. В ней было шестьсот сорок страниц убористого текста и три кассеты. На одной из них было даже не письмо, а скорее черновик вступления к запискам. Я счел необходимым предварить произведение Сечкина[1] этим черновым наброском.
Вот оно, это авторское обращение: 'Убедительно прошу рассматривать мои записки лишь как часть той правды, которая отражает существо моего реального и нереального бытия. Могу поклясться чем угодно, в моих записках все достоверно, начиная от бородавки на левой щеке Агриппины Домициановны Зубаревой (настоящая фамилия Агенобарбова) и кончая легкой хромотой на правую ногу, но не Хромейки, который был горбат, а Горбунова, которому за неуспеваемость по пению классный руководитель сначала указкой, а затем эпидиаскопом отбил ступню.
А ирреальным казались даже мне не столько мои очищающие душу полуобморочные состояния, сколько сопутствующие им элементы ясновидения. Это могут подтвердить все, кто соприкасался со мной: тот же Горбунов или Хобот, а еще точнее, лучший шпилевой и содержатель меблированных игорных комнат, предпочитавший всем играм 'двадцать одно' и сожалевший о том, что только одна опера посвящена этому восхитительному состязанию ума и сердца. Элементы пророческих предсказаний зафиксированы также медицинской экспертизой, проведенной самым тщательным образом перед моей насильственной смертью. Из всего этого вовсе не следует, что я нездоров или психически ненормален. Напротив, я всегда был в отличной спортивной форме. Не гнул подков, но запросто жонглировал двухпудовой гирей. У меня даже перед распятием были отличный пульс и давление в пределах нормы.
Если уж и говорить о моем мучительном своеобразии, то оно, я убежден, продукт паразитарного бытия. А мучительность-то главным образом оттого, что видения сопровождались, как правило, острой болью глазного яблока. Моя болезнь смущала докторов, стоявших, мягко говоря, на догматических позициях.
Один психиатр мне прямо сказал:
— Вы нам изрядно поднадоели. Давайте сговоримся на таком диагнозе: паразитарус эхинококкус обыкновенный, спровоцированный укусом энцефалитного клеща, завезенного из Марихуании с тремя колорадскими жуками во время одной из шестидесяти холодных войн.
Мне его предложение показалось странным. И я ответил:
— Представьте себе, у вас фурункул, а вам предлагают: 'Давайте порешим: у вас не фурункул, а СПИД, экспортированный из Заокеании тремя беглыми каторжниками во время любвеобильных объятий наших президентов, поставивших целью перехитрить самих себя, а также народы Шакалии, Пегии и Каледонии'.
— Не хотите, как хотите, — злобно улыбнулся эскулап. — Падайте себе в обмороки на здоровье, а нас оставьте в покое.
Другой врач покачал головой:
— Типичный демократус паразитарус. Это данные семи синегальских машин и восьми агрегатов с острова Фиджи — лучшая в мире диагностика, мы ее едва освоили. Можно сделать еще авгиографию, но уже отечественным способом.
— Что это такое?
— Мы без наркоза вспарываем вам глотку, вставляем металлический, желательно нержавый зонд и окрашиваем ваши мозги в фиолетовый цвет — это даст нам возможность получить достоверную картину сосудов…
— А потом меня обвинят в причастности к шовинистической партии фиолетовых?! Да я вас разукрашу в такой цвет, что вас родная мама не узнает! — Я сильно вскипел. И даже упал в обморок.
Господи, как же чудно все представилось мне тогда. Залитая солнцем арена цирка. Я беру в одну руку горсть кадмия красного, а в другую киноварь пурпурную и перекрашиваю физиономию врача. И это уже не врач, а император Нерон, который еще в 62 году принял решение не просто казнить Апостола Павла, но и согласно римским нравам сделать из казни праздник, из зрелища — публичные игры с представлением, с двойным снятием кожи: небывалая эксдермация![2]
Осужденных, собранных со всего света, покрывали шкурами диких зверей, выпускали на арену, где их разрывали собаки, львы и шакалы. Греция была поражена этим соединением дикости с эстетикой. Все в истории повторяется. Я ненавидел Рим и все, что связано с катастрофами, революциями, контрреволюциями, распятиями, терновыми венками, стрелами, пронизывающими мучеников. Я и по сей день вижу оргийные нероновские картины, где Меркурий железным, докрасна раскаленным прутом трогает кожу убиенного, чтобы узнать, двигается человек или нет. Я гляжу на жирную женоподобную физиономию императора, и тоска меня берет оттого, что трачу последние минуты моей жизни на распроклятого Агенобарба, что означает в переводе на язык пегих — рыжебородый. Не знаю, каким образом нероновское прозвище перешло в чисто пегую фамилию Агенобарбов, впрочем претерпевшую некоторые метаморфозы, поскольку по ней прокатились голыми задами (сам видел, как это было) евреи, мерлеи, татары, поляки, литовцы, русские, арийцы, каледонцы и другие народы. Думаю, и Нерон возник не случайно. В его клещевидном, рыхлом теле была зарождена паразитарная бацилла, поразившая все страны Востока и Запада, Юга и Севера. (Признаюсь, это одно из моих мировых исторических открытий.) Это он положил начало изысканному, интеллигентному, рафинированному паразитаризму. По его мановению в стремительном беге промелькнули в истории его двойники — Борджиа и Наполеон, Робеспьер и Гитлер, Ленин и Троцкий, Мао и Пиночет — и столько крови: алой и кроваво-темной, краплаково-бурой, жгуче-
