казался мне снисходительным, потому что у него всегда было такое приветливое выражение лица.
Сначала я исповедовалась в мелких грехах. Но он перебил меня:
– Ты, верно, уже предавалась блуду?
Я с трепетом произнесла:
– Да...
Жёсткими щеками он вплотную прижался к решётке и спросил:
– С кем?
– С Францлем...
– Кто это?
– Мой брат...
– Твой брат? Так-так! А может, ещё с кем-нибудь?
– Да...
– Итак?..
– С господином Гораком...
– А это кто?
– Пивной барышник из нашего дома.
– С кем ещё?.. – голос его задрожал.
Мне пришлось перечислить весь список поимённо.
Он не двигался, когда я закончила. Выдержав некоторую паузу, он спросил:
– Как ты предавалась разврату?
Я не знала, что и ответить. Тогда он прикрикнул на меня:
– Итак, как же вы это делали?
– С тем... ну... – пролепетала я, – с тем, что у меня между ног...
Он неодобрительно покачал головой:
– Вы сношались?
Это слово в его устах показалось мне не очень уместным, однако я сказала:
– Да...
– И в рот ты тоже брала?
– Да.
– И в анальное отверстие тоже позволяла себе вставлять?
– Да.
Он засопел, вздохнул и сказал:
– Ах, господи, господи, дитя моё... грехи смертные... грехи смертные...
Я чуть не умирала от страха.
Однако он промолвил:
– В таком случае я должен знать всё, ты слышишь? Всё! – И спустя некоторое время продолжил: – Но это, видимо, будет долгая исповедь... а остальные дети ждут... тебе ничего другого не остаётся, как придти и исповедаться отдельно, понятно?
– Да, ваше преподобие, – запинаясь, пробормотала я.
– Сразу после обеда, приблизительно в два часа... явишься ко мне...
Я в отчаянии покинула исповедальню.
– А ты к тому времени, – сказал мне на прощанье помощник священника Майер, – хорошенько обо всём вспомни. Потому что, если ты исповедуешься не во всём, отпущение грехов тебе не поможет...
Со стеснённым сердцем я прокралась домой, опустилась на скамью, принялась судорожно размышлять и заставила себя опять вспомнить всё, что совершила. Я очень боялась исповеди в комнате священнослужителя и страшилась епитимьи, которую он на меня наложит. Но когда настало время, и мне пора было идти, мой брат Лоренц поинтересовался, куда это я, дескать, собралась в таком красивом платье, и тогда я гордо ему ответила:
– Мне нужно к господину Майеру, помощнику священника... он велел мне явиться к нему.
Лоренц посмотрел на меня каким-то странным взглядом, и я ушла.
Стояло лето, однако в большом пасторском доме меня объяла целительная прохлада и тишина, внушавшая мне благоговение. Я прочитала на дверях таблички с именами и постучала в ту дверь, на которой было написано «Помощник священника Майер». Он сам отворил мне. Он появился на пороге без верхнего платья, чёрный жилет у него был не застёгнут, и его чудовищно огромный живот внушительно выдавался вперёд.
Сейчас, когда я первый раз увидела его за пределами исповедальни, и его толстое красное поповское лицо вызывало во мне почтение, и когда мне, кроме того, пришло в голову, что он много чего обо мне знает, кровь от стыда и страха бросилась мне в лицо и я густо покраснела.
– Слава Иисусу Христу...
– Во веки веков... – ответил он. – А вот и ты...
Я поцеловала его мясистую тёплую руку, и он запер дверь на засов. Через небольшую тёмную прихожую мы проследовали в его комнату. Она выходила на кладбище. Окна были распахнуты настежь и зелёные верхушки деревьев полностью загораживали всякую перспективу. Комната была просторная, вся выкрашенная в белую краску. На одной из стен чернело большое распятие, перед которым стояла скамеечка для молитв. У другой стены помещалась железная кровать, застеленная стеганым одеялом. Широкий письменный стол занимал середину комнаты, возле него высилось гигантское кресло с подлокотниками, обитое чёрной кожей.
Помощник священника надел сутану и застегнул её на все пуговицы.
– Пойдём, – сказал он.
Мы направились к скамейке с пюпитром, опустились на колени рядом друг с другом и прочитали «Отче наш».
Затем он за руку подвёл меня к удобному старинному креслу, уселся в него, а я стояла перед ним, плотно прислонившись к краю письменного стола.
– Ну, – сказал он, – я слушаю...
Однако я молчала и в смятении чувств не знала, с чего начать.
– Итак, рассказывай...
Я продолжала молчать, уставившись в пол.
– Послушай! – проговорил тогда он, взял меня за подбородок и силой заставил смотреть ему прямо в глаза. – Ты знаешь, что уже нагрешила... разврат... это смертный грех... тебе понятно? А с собственным братом... это, вдобавок, кровосмешение...
Я впервые слышала это слово, и, не понимая его значения, задрожала.
Он же продолжал:
– Кто знает... возможно, ты окончательно проклята богом и уже на веки вечные по собственной вине лишилась спасения души... и если я в состоянии ещё спасти твою душу, то мне для этого требуется знать всё, до мельчайших подробностей... а тебе с готовностью к покаянию следует об этом рассказать.
Он говорил едва слышным, прерывающимся голосом, и это произвело на меня такое впечатление, что я залилась слезами.
– Не плачь, – прикрикнул он на меня. Я продолжала всхлипывать.
Он смягчился:
– Ну, не плачь, дитя моё. Возможно, всё обойдётся... только рассказывай.
Я утёрла слёзы, однако не в силах была вымолвить ни слова.
– Да, да, – произнёс он, – искушение велико... и ты, вероятно, даже не представляла себе, что это такой грех, а? Ну, разумеется... ты же ещё ребёнок... ты ничего не знала... не правда ли?
Я воспрянула духом:
– Нет, я ничего не знала...
– Ну, вот, – сказал он, – это уже лучше... стало быть, ты последовала не собственному влечению... а была в это дело, может быть, втянута?
Я тотчас же вспомнила нашу первую игру в «папу и маму» и бойко заверила:
– Да, ваше преподобие... меня соблазнили...
