развевающиеся галстуки. Женщины, в большинстве своём миловидные и молодые, были изрядно накрашены и наряжены, и весело смеялись шуткам. И вскоре я уже перешла со всеми на «ты», потому что и они тоже обращались друг к другу на «ты». В этот вечер Штеффи умудрилась собрать под нашей крышей целый круг друзей, которые были знакомы уже не один год, крепко держались вместе и не особенно церемонились между собою. Среди них находился один скульптор – высокий мужчина в годах с маленькой лысиной и плутовским лицом, которого все называли «Макс» и который был здесь, вероятно, самым весёлым. Когда я протянула ему руку, он взял её своей левой, извинившись с шутливой гримасой:
– Прошу прощения, но другая рука у меня сейчас занята!
Я увидела, что его правая рука засунута между ляжек маленькой весёлой блондинки, которая, хихикая и прыская, изгибается от щекотки. Он высоко закинул ей подол, и под его рукой громко шелестел и потрескивал пёстрый шёлк нижних юбок. Он чертыхнулся:
– Сквозь такое обилие кружев никак не пробраться!
Мне было достаточно и левой его руки, поэтому я сказала:
– Не беспокойтесь, пожалуйста!
Вообще дамы уже весьма облегчили задачу своим кавалерам, большинство из них подняло юбки до колен, у некоторых под кружевными оборками и разноцветным шёлком можно было увидеть прекрасные, ажурные чулки, которые наверняка стоили бешеных денег. То там то здесь высвечивались соблазнительные лилейные, желтоватые и смуглые ляжки, одна дама сидела на краю стола, болтая красивыми и крепкими, изящной формы ногами, и всё время так высоко подбрасывала подол платья, что были видны врата рая! И сверху одежда многих дам уже была расстегнута, а одной из них совсем сняли блузку, и она сидела теперь за столом в шелковой светло-голубой сорочке с жёлтыми лентами, из-под которой проглядывали полушария двух безупречной формы грудей с крепкими, тугими сосками. Её сосед, запустив под сорочку руку, сжимал, оглаживал и пощипывал их, а когда она взвизгивала, он с убеждённостью замечал:
– Угомонись, Неттерль, я всего лишь изучаю модель!
И везде, где только обнажался фрагмент женской плоти, незамедлительно появлялась мужская рука, которая не отказывала себе в удовольствии исследовать симпатичную местность, и нельзя было сказать, чтобы обладательницы её серьёзно противились этому. А если кто-нибудь из мужчин запускал руку между ляжек своей соседки и подозрительно водил ею взад и вперёд, та была не слишком обеспокоена происходящим и дарила ему эту радость. Поэтому у каждого в руке имелась какая-нибудь симпатичная округлая часть женского тела. Они знали вкус жизни, и время от времени один кричал через стол другому:
– Скажешь нам, когда вы закончите!
Я совершенно одурела от этого представления, уже успела заработать несколько синяков от щипков, и ладонь моя горела от множества крепких рукопожатий! Потом они поставили для меня у рояля удобное кресло и зарычали:
– Макс, прочти прекрасной хозяйке стихотворение! Прочти! Давай! Поэзию! Ты для чего вообще здесь находишься? Вперёд! Давай поэзию! – И начали скандировать: – Поэ-зи-ю! Поэ-зи-ю! Поэ-зи-ю!
Поднялся страшный галдёж, и, наконец, я услышала из одной ложи голос Макса:
– Что вы пристали? Я не могу сейчас выйти, Лизи зажала меня!
– Отпусти его! – проревел хор, и потом зарядил рефреном: – От-пус-ти! От-пус-ти! От-пус-ти!
В конце концов, весёлый, лысоголовый Макс, пошатываясь, выбрался из ложи, наполовину выталкиваемый, наполовину вытягиваемый! Обтёр руку шёлковым носовым платком и проворчал:
– Вы могли бы позволить человеку немного отдохнуть от работы? Там такая приятная прохлада!
– Ленивая свинья! Давай! Сочини что-нибудь экспромтом в честь хозяйки!
Этим талантом Макса я потом часто восхищалась, он умел сочинять по заказу очень весёлые стихи, тут же, экспромтом! Сейчас он встал в комичную позитуру, сунул одну руку в вырез жилетки, наморщил лоб и вытянул губы трубочкой. Вокруг воцарилась мёртвая тишина!
Стихотворение, которое он затем продекламировал, было сочинено прямо сходу и посвящалось мне. Макс начал с воспевания моего очарования и высказал сожаление, что сам не владеет. Далее в стихотворении с весьма фривольной откровенностью повествовалось о том, что господь дал мужчине пенис, а женщине – муфту и что радость жизни лишь тогда полноценна, когда они сходятся вместе «и муфта с пенисом на “ты”». В завершение он выразил надежду, что наш «Артистический рай» в вышеозначенном смысле станет для них действительно раем, и закончил словами:
Поднялся восторженный гвалт. Во время чтения Макс несколько раз не договаривал фразу, делая вид, что стесняется и точно школьный учитель, указывал на кого-нибудь из слушателей, кто должен был за него произнести вслух недостающее слово, преимущественно на одну из молодых женщин! Та нисколько не конфузилась, тем более, что другие её подбадривали:
– Не жеманься! Помоги поэту!
Тогда она, в зависимости от контекста, весело выкрикивала голосом гусарского полковника: «...муфта!» или «...пенис!» и совершенно не краснела, остальные аплодировали, а Макс благодарно кланялся и говорил:
– Сам я до такого бы не додумался!
Когда он, наконец, завершил выступление – а декламировал он добрые полчаса, – я поднялась с кресла и подала ему руку, чтобы поблагодарить за замечательное приветственное стихотворение. Он опустился передо мной на колено и высокопарно воскликнул:
– О, прелестная госпожа хозяйка, какая милость для недостойного вас рифмоплёта!
Потом поцеловал краешек моего платья, однако, поднимаясь, как бы по рассеянности, забыл выпустить подол из рук! Я взвизгнула, но было уже поздно! Лихой Макси задрал мне юбку до пояса, и все гости отныне знали, что было у меня надето под ней! Они все зааплодировали как безумные и закричали:
– Браво, покажи нам всё, покажи! Открытие памятника!
Я в первое мгновение немного смутилась, однако Макс снова сделал шаг ко мне, отвесил почтительный поклон и, юркнув мне за спину, мгновенно расстегнул несколько пуговиц и застёжек. Я глазом не успела моргнуть, как платье соскользнуло на пол, и я оказалась перед публикой в одной сорочке и панталонах! Похоже, старый хитрюга обладал хорошим навыком раздевания женщин! Теперь всем представилась возможность любоваться моими огненно-красными чулками и очень коротенькими, узенькими штанишками. Мне не осталось ничего другого как развернуться и пройти от стола к столу, периодически получая одобрительные шлепки по ляжкам и попе и выслушивая тысячи комплиментов:
– Прекрасно! Великолепно! Живописно! Чудесно! Последний крик моды!
Но среди тех, кто произносил это, были не только мужчины, но, как ни удивительно, и женщины! Женщины были особенно любезны, они не были завистливыми, и я никогда не слышала о своих гостьях, чтобы хоть одна из них сделала какую-нибудь пакость другой или за её спиной нелестно о ней отзывалась. Они были актрисами, моделями, певицами, все молодые и симпатичные, и умели держать себя на людях, были, разумеется, не из сахара, но и из камня они тоже не были. Они охотно предавались любовным утехам, не становясь при этом проститутками. У большинства из них имелся постоянный любовник, художник или актёр, с которым они зачастую сожительствовали. Таким образом, сейчас мои симпатичные гостьи от всей души выражали своё преклонение передо мной и одобрительно хлопали в ладоши. Я была усажена на стол, и они принялись потчевать меня тортом, мне пришлось пригубить с десяток различных бокалов с вином, в то время как они целовали меня в затылок, отчего я была сзади совершенно влажная!
Между тем Макс опять придумал что-то новенькое! Изображая зазывалу, он сложил руки рупором и проревел:
– После этого бесподобного мероприятия – да здравствует попа Пепипопы! – последует театральное представление, какого вы ещё никогда не видели! Толстяк Теодор и Нанни сыграют нам сцену из «Фауста»!
– Начинайте, начинайте! – закричали вокруг.
Актёр приблизительно лет сорока, толстый Тони был знаменитым комиком, как шепнули мне на ухо. На нём был изящный сюртук, а круглое, весёлое лицо его было сочно-пунцовым, ибо насчёт вина губа у него была не дура. Он торжественно выступил вперёд, ведя за собой в центр зала маленькую очаровательную
