– Форма не важна, не в Версале. А с вами можно говорить открыто и по-людски, я же чувствую… Отменить и выкорчевать ваши предрассудки я не в силах, да и вы тоже. Что ж, эти деньги вы можете считать про себя беспроцентным заемом с неопределённым сроком возврата. Поскольку заимодавец я, то я вправе определять суть и форму договора. Пусть он будет устным, раз я так хочу. Но как кредитор, который хоть и щедр, а денежки считает, я хочу, чтобы моя финансовая помощь касалась только адресата, то есть вас. И мне было бы досадно, узнай я, что мои деньги (это ведь мои деньги, правильно?) транзитом через вас шли в любые фонды на нужды других людей. Я имею право на такие условия?
– Вы имеете в виду…
– Да. Фонд этого… Коррады… подождёт, пока вы из своих дивидендов рассчитаетесь с долгами и сможете питать их лично от себя, но не от меня. Логично?
– Да.
– Не ломаю ли я таким образом вашу личность?
– Нисколько. Вы правы, Стивен. И вы очень добры к нам, хотя, признаюсь, мне не по себе, когда вы так сверлите меня своим взглядом.
– Это от восхищения, Луиза, вы ведь так красивы. Могу ли я считать, что финансовые вопросы нами утрясены?
– Н-не знаю… Мне надо немного подумать…
– А чего тут думать? Хорошо, дополню ещё один пункт. Если в дальнейшем вы ощутите или увидите некие (не знаю какие, да это и не важно) неприемлемые условия для вас, для Анны или для памяти Джо, наш устный договор моментально расторгается вами. Подходит?
– Боже мой! – Луиза натянуто улыбнулась. – Мужчины вроде вас несколько напоминают троглодитов, те тоже очень резко и быстро вели дела…
– Это всегда плохо?
– Пожалуй, нет.
– Значит, по рукам?
– По рукам. Спасибо вам, Стивен, огромное, за то, что вы для нас сделали… Мы с Анной всегда…
– Стоп, стоп. Вы уже прощаетесь? Мы закончили только финансовую часть. Сидите, прошу вас… Приступаем к следующей…
– И что же ещё? – Луиза напряглась, стряхивая эйфорическую расслабленность. Естественно, бесплатных тортов не бывает. Неужели он вознамерился…
– Вы – сильная женщина. Нищеты никогда не знали, а в финансах разбираетесь не настолько сильно, чтобы реально ощутить наперёд последствия бедности, в которой чуть было не оказались. Тем не менее – вы плакали и помногу, вы были в отчаянии, как будто, извините за невольный цинизм, ваш муж Джо Малоун помер ещё раз. В чем дело? Ну не в деньгах же?
Луиза непроизвольно стиснула сумочку, едва не сломав об неё ногти. Ещё секунда – и она разревётся как корова перед этим Лареем. Его первобытная беспардонность вызвала одновременно и досаду, и внезапное желание довериться… О боже, платок в сумочке… Нет, нет, немыслимо заплакать – макияж потечёт.
– Я… я… – голос Луизы дрожал.
– Анна? Я правильно угадал?
Плотину прорвало… Сотрясаясь в рыданиях, Луиза с пятого на десятое рассказывала о себе и о дочери, прихлёбывая из нелепой кружищи невесть откуда взявшийся чай. Гек сидел перед ней, руки в замок, наклонив голову и сосредоточенно глядя в пол. Все, что ему требовалось, – это вовремя подбрасывать реплики: «…а она?… а вы?… а врачи?… а когда?…» Луиза всерьёз опасалась за рассудок дочери: перенести такое горе в переломном возрасте… Утрата отца – горе, но так или иначе – неизбежное, годы залечат рану, а память с теплотой и любовью сохранит его образ, но вот пожизненная инвалидность… Анна ведёт дневник, и Луиза не выдержала однажды и почитала… Девочка поняла для себя, что навеки лишена любви, счастья и здоровья. Заявила, что в школу не пойдёт и учиться отныне ей незачем. Дочь размышляет о самоубийстве, серьёзно обдумывает, как наложить на себя руки, но чтобы без мучений… И за неё просто страшно, потому что Анна умна, упряма и решительна. Если она действительно задумала такое – за ней не уследить… И как объяснить, что следует жить, несмотря на беду, когда и ей самой жизнь в обузу… Луиза однажды показала ребёнка Мастеру, Леонардо Корраде… Он объяснил, что происходит с дочерью и с нею, но для позитивного результата нужны регулярные занятия… Анна же демонстративно, из каприза, отказывается от помощи человека, который… Он мудр и пресветел, и он в силах ей помочь, но только если она сама будет к этому готова. А несчастная девочка хочет умереть. Если это случится, то и ей жить незачем. Каждый день, каждый час она боится за Анну, извелась, не спит ночами… Сколько так можно выдержать…
Гек не умел утешать плачущих. Он похлопал её по спине, предложил ещё чаю, но Луиза уже взяла себя в руки, вытерла слезы, достала из сумочки зеркальце, какой-то карандаш, помаду…
– Красьтесь, Луиза, я не смотрю. А вот что я хочу вам предложить. Завтра, если вы не против, хочу зайти к вам в гости, ведь не был никогда. Раньше дела мешали и обстоятельства, а теперь, кроме вашей доброй воли, препятствий к этому нет. Мне иногда доводилось общаться с неблагополучными детьми, и вроде бы общий язык мы находили. Правда, только с пацанами, насчёт девочек – нет опыта, но девочки – тоже люди. Если не получится, то ведь положение от этого хуже не станет, верно? Но вам решать, я не набиваюсь.
– Нет, ну что вы, Стивен, я вовсе не против… Завтра к семи вечера вас устроит? Я отпущу сиделку и познакомлю вас с Анной. Но, ради бога, Стивен, не сердитесь, если она… Знаете, она добрая и очень душевная девочка, но… Понимаете, подростковый эпатаж, капризы…
– Нормально. Ни при каком раскладе я на неё не рассержусь. Я же понимаю…
– Я приготовлю ужин. Вы можете прийти… не один. Хотите, я кого-нибудь приглашу?
– Не хочу. Приду один, а посторонних нам не надо. Это не светский раут, но продолжение сегодняшней встречи. Опять же еды на каждого больше достанется. Джо очень любил питаться дома, а ведь слыл гурманом… Шучу. Не надо посторонних. И ещё. Ваши дела более-менее улажены, однако официальные
