Юрий сидел у окна за письменным столом. Рядом на стуле стоял его раскрытый чемоданчик, из которого выглядывали серые бумажные листы. Весь пол был устелен такими же листами.
Вначале Але показалось, что листы чистые, но затем она различила, что они покрыты мелкими- мелкими, буквально бисерными значками и поэтому кажутся серыми.
Время от времени Юра напряженно и неестественно поворачивал голову, иногда на сто восемьдесят градусов, бросая взгляд на какой-нибудь лист, словно мог на таком расстоянии что-то прочесть, и писал. Его лицо было бледным, измученным. Казалось, что он расходует последние силы и вот-вот упадет от изнеможения.
Он оторвал взгляд от очередного листа, поднял голову. Лицо исказилось. Оно выражало много разноречивых чувств — и порыв, и муку разочарования, и обессилевшую надежду, и еще что-то, чему Аля не знала названия. Юра заскрежетал зубами, послышался сдавленный стон.
Аля открыла дверь.
— Осторожно, не наступи на листы! — предупредил он.
— У тебя что-то болит? — Она бросилась к нему, обняла, прижалась всем теплым с постели телом.
Его лицо непривычно вяло, как при замедленной съемке, меняло выражение. Разглаживались страдальческие складки, кончики губ удивленно приподнялись:
— Болит?
— Но тогда в чем же дело? Что тебя мучает? Она посмотрела на листы и увидела, что не ошиблась: они были густо исписаны цифрами.
— Чем это ты занимаешься? Ночная зарядка?
— Почти. Пытаюсь подсчитать массу и заряд нашей Вселенной.
— И только-то?
Он не был склонен шутить.
— Получается слишком длинное уравнение.
— Введи его в вычислительную машину. Можешь это сделать и ночью по радиовводу. Машина не обидится, ей все равно.
Он усмехнулся пренебрежительно:
— Машины не справятся.
— Вот как? Даже очень много машин?
— Даже все, — сказал он запальчиво, но почему-то спохватился: — Никто не даст в мое распоряжение столько машин.
Аля забралась пальцами в его волосы, и он блаженно зажмурился.
— Когда тебе плохо, мне тоже плохо, — сказала она. — Прошу тебя, не забывай об этом никогда.
Он повернул к ней холодное измученное лицо. Аля заглянула в его глаза. Там клубился звездный туман Вселенной, огромный мир, бесконечный и безразличный к познающему его разуму.
Они не знали, что думают об одном и том же.
Юрий вспомнил о состоянии, которое его иногда охватывало, когда он оставался один на один с пространством, которое должен был одолеть. Черное безмолвие наваливалось на него, сжимало. Не было ни голосов, ни мелькания теней. Ни доброты, ни враждебности. Только безразличие. Мрак, холод, безмолвие…
«Как живой в могиле, — думал он. — Как живой в могиле, иного сравнения и не подберешь». Он пытался найти ответы на свои многочисленные вопросы, но чем яснее он видел будущее, тем тяжелее ему становилось. Возможно, это была плата за познание.
Сегодня, когда он представил себя в виде огненного прасемени — тонкого извивающегося червячка раскаленной плазмы, закованного в капсулу тройного поля и пробивающего горловину Вселенной, ему стало невмоготу. Что ждет его там, за пределами Вселенной? Справится ли его разум с тем, что увидит? Или одиночество в высшем своем выражении окажется непосильной платой, разум взорвется, даже не узнав, что это и есть наивысший запрет на познание истины.
Но эти милые доверчивые глаза, обычные человеческие звезды, заглядывающие в его мозг, в его Вселенную… Они дотянулись к его сознанию и согрели его. В капсуле, пробивающей горловину, он уже не один — их стало двое.
Юрино лицо медленно теплело. Он сказал, отводя взгляд от Али и глядя в окно на звезды:
— Видишь ли, чтобы понять мир, надо взглянуть на него со стороны. В этом все дело. Увидеть не только изнутри, но извне. Обязательно — извне.
— Ты говоришь о нашем мире, о Земле?
— О нашем мире и обо всем, что его породило и с чем он связан. Я говорю о Вселенной.
— Посмотреть на Вселенную извне невозможно, — тихо сказала Аля.
«Это у него пройдет, — думала она. — Невозможное остается невозможным, с этим ему придется смириться. Следует ли так переживать? Из-за чего?»
— И это единственная причина твоих переживаний? — спросила она вслух.
Он не понял сразу подоплеки ее вопроса. Потом снисходительно улыбнулся, указал на листы, устилавшие пол:
— Это элементы уравнения. Если я составлю и решу его, то буду знать массу и заряд Вселенной. А потом вычислю взаимодействие потоков в горловине, через которую наша Вселенная связана с другим миром. Так я намечу варианты капсулы перехода. Важно найти форму капсулы перехода. Понимаешь? В одном виде семя переходит в росток, в другом — в цветок, в третьем — вянет, умирает. Уходит в землю, чтобы стать удобрением для новой жизни. В четвертом — улетает в виде нового пушистого семени по ветру. То, что кажется смертью, оказывается переходом, то, что кажется прахом, часто оказывается капсулой. Вирус одевается в капсулу, кристаллизуется и может в таком виде сохраняться даже в космическом пространстве. Если я смогу найти верный вариант капсулы, я миную горловину…
«Один мучается от того, что не может войти в свой опустевший дом, а другой — из-за того, что не удается выйти из Вселенной, — думала она. — А по сути, и тот и другой мучаются от одиночества. Если разобраться, то все люди мучаются от одиночества, только называют его разными словами. Но что же мешает им прийти друг другу на помощь?»
Случаем излечения паралитика заинтересовались в Академии медицинских наук. Оттуда приехала авторитетная комиссия, возглавляемая академиком Ильиным. Академик был невысок ростом, мускулист и подвижен. Он отрастил элегантную бородку клинышком и имел обыкновение мять ее в кулаке. Это единственное, что выдавало его волнение.
Юрий, подобно осьминогу, выпустил камуфлирующее облако и ушел в тень, оставив Алю на съедение авторитетной комиссии. Академик Ильин до слез смутил Алю своими комплиментами. А потом этот выдающийся скептик загнал ее в тупик вопросами о методах лечения.
Пожалуй, никто на месте Али не выдержал бы разящих наповал вопросов Ильина. Не выдержала и Аля. Она проговорилась:
— Я только следовала советам ассистента. То есть того, кто предпочитал называться ассистентом, хотя по праву должен бы называться руководителем.
Ей сразу стало легче, будто после трудного похода в горах она прислонила тяжелый рюкзак за спиной к скале.
— Он очень любит вас? — спросил академик, отжимая в руке клинышек бородки. Затем спохватился и, отведя взгляд, чтобы не видеть, как горят ее щеки, сурово спросил: — А где же сам гений?
Острая боль пронзила Алину голову от виска к виску. «Юра просил, запрещал… Теперь Ильин разнесет это всюду, пойдут расспросы, переспросы…» Ее охватило отчаяние: «Он не простит мне этого, не простит».
— Извините, я пошутила, — сказала она упавшим голосом, одновременно пытаясь беззаботно улыбнуться.
С кем, с кем, но с академиком Ильиным так шутить не следовало.
— В любом случае познакомьте меня с несостоявшимся гением, — невинно попросил академик, сверля собеседницу глазамибуравчиками. В академии утверждали, что его взгляд пробивает бронированные
