мои шкурки… Мне их подарил Сережа Сыротестов… Это мои, вы слышите, генерал Дитерихс, это мои…
Полковник и генерал переглянулись, как два авгура, и отвели глаза.
До парохода «Смельчак» донесся гром еще одного взрыва. На мысе Чуркина рвались склады боеприпасов. Тревожно гудели заводы. Им отвечали суда Добровольного флота, стоявшие у причалов и на рейде…
Шатаясь, сошла на берег Веретягина. Поискала блуждающим взором своего ротмистра. Его нигде не было видно. Лидия Сергеевна побрела вдоль причалов, сама не сознавая куда… А на следующее утро волна прибила к борту «Смельчака», среди всякого плавучего мусора труп женщины в черной телогрейке и высоких ботинках со шнуровкой. Если присмотреться, то можно было бы заметить: у утопленницы пробит череп, а на левой руке нет безымянного пальца. Но время было гибельное, каждый, кого качала мертвая зыбь, думал лишь о себе. Труп не привлек ничьего внимания.
На стоявший у пристани транспорт грузился последний батальон японцев, ночевавший по- походному в парке, рядом с земской управой. Исчезли последние пассажиры, отъезжавшие с японцами.
Стены домов и заборы заклеены листовками. Ветер треплет угол последнего воззвания Дитерихса. На некоторых зданиях появились бело-зеленые цвета «сибирского правительства». На рейде четыре серых четырехтрубных эсминца с японским флагом на корме стояли с наведенными на город пушками. Тяжело груженные пароходы один за другим уходили в море. Занавес опустился.
Солнечный, радостный день. Годовщина Октябрьской революции. На Светланской толпа народа. Город встречает войска Народно-революционной армии и партизанские части. Громкие приветственные возгласы, крики «ура!» плывут над Владивостоком. В руках у рабочих красные полотнища, на них написано: «Мы требуем Советы!», «Да здравствует Ленин!» «Да здравствует революция!» Делегация торгово- промышленной палаты торжественно подносит хлеб-соль командующему войсками Иерониму Уборевичу. С балкона ресторана «Золотой рог» свисает огромный красный флаг. Он неизвестно кем поднят вчера вечером вместо бело-зеленого полотнища. И хотя город был еще в руках белых, никто не посмел его спустить.
Опять разноголосые гудки: заводы и корабли тоже встречают бойцов…
Гудки сегодня звучат радостно. На пароходах упруго бьются под ветром алые флаги.
Впрочем, на рейде недостает многих вымпелов. Белогвардейский адмирал Старк увел часть русских военных и торговых судов. Не видно и других «иностранцев» Только тяжелый американский крейсер «Сакраменто» еще дымит в бухте.
В опустевшем порту из воды торчат мачты и трубы затопленного миноносца «Инженер Анастасов».
Сегодня весь Владивосток на улице. С Полтавской на Светланку вливается еще один приток торжествующей людской реки: на руках несут освобожденных из застенков контрразведки.
Люди кричат, смеются, обнимаются.
— Поздравляю, мы опять русские, — говорят друг другу. — Как вам нравится русский город Владивосток?!
Вот и командир батальона Павелихин шагает рядом со своим комиссаром. За батальоном — партизаны. С гранатами у пояса печатает шаг рыжий Прибытков. Фельдфебеля Тропарева ради победы решили помиловать. Он вошел в город кашеваром при походной кухне.
В бухте тем временем показался еще один пароход. На форштевне деревянная нагая женщина с распущенными золотыми волосами. Он медленно подходит к широкому молу. Это «Синий тюлень». На бетонный причал полетели бросательные концы. Швартовые тросы прочно надеты на кнехты. Капитан Обухов, заметив торжество на Светланке, нажал на ручку, и бархатный, низкий гудок присоединяется к победным голосам флота.
Спущен парадный трап. На борт «Синего тюленя» поднимается коренастый человек со шрамом, рассекающим бровь, — Василий Руденко.
С ним товарищ Андрей, в русской рубахе, веселый, разговорчивый. Каштановые седеющие волосы аккуратно приглажены на стороны. На палубу парохода устремляются родственники моряков.
— Как услышала ваш гудок, — запыхавшись, говорит Надя Обухова, — так прямо в порт побежала. Как я соскучилась по тебе, дурачок мой
Валентин Петрович только счастливо улыбается. Стоят рядом два друга-товарища, Виктор Никитин и Сергей Ломов. Их, кажется, никто не встречает, но они не унывают и негромко напевают: «Я родня океану, он старший мне брат.
— Мы с ними расправились, — усмехнулся Степан Федорович. — У капитана Гроссе не вышло пароходом командовать. Привезли арестантом, судить будем.
— А что не видно Федора Великанова? Где он? — спросил Руденко.
— Ранен, едва отходили. Во все драки рвался, — сказал Репнин, и так, что не поймешь, досадует он или гордится. — Еще не встает с постели… Замечательный юноша! «Сквозь бурные дни, сквозь огонь и кровь пронес он чистое сердце». Я не помню, кто и когда сказал это, — добавил Степан Федорович дрогнувшим голосом, — но к Феде очень подходит.
— Главное — Великанов сумел найти дорогу к человеческим сердцам, — сказал товарищ Андрей. — А, признаться, я боялся, думал — не выдюжит. Не так ведь просто хотя бы на время остаться одному-то. Пойдемте к нему, порадуем. Великанов будет представлен к награде… Кто это? — шепотом спросил он, показывая глазами.
Подошла совсем еще не старая женщина в черной шубке, ужасно похожая на Федю Великанова.
— Это мать, — так же тихо ответил Репнин. — Катерина Анисимовна, Катюша!..
Женщина шла не оборачиваясь. Но вот она пошатнулась… Репнин бросился, успел подхватить. Они вместе вошли в каюту.
Федя лежал на капитанской просторной койке, лицо еще бескровное, но спокойное и, кажется, даже с чуть заметной улыбкой. Он спал. Рядом сидела девушка, оберегавшая его покой.
— Танечка, — выдохнула мать, протягивая руки. — Ты спасла его… — Она обняла девушку и заплакала.
— Не станем тревожить. Пусть скорее выздоравливает, — сказал товарищам Андрей, приглаживая и так гладкие волосы. — А что касается награды, то я вижу… — он улыбнулся, — я вижу, он уже награжден.
Note1
Из стихотворения Виталия Кручины
