Снаружи задвинули засов. В хижине стало темно. Ганнон прислонился к опорному столбу, поддерживавшему кровлю. Бокх, по своему обыкновению, присел на корточки. Мидаклит и Малх легли на листья, устилавшие пол…
Гуда
Наступило утро. Солнечные лучи пробились сквозь щель, освещая четырёх пленников, сидящих на земляном полу.
Снаружи послышался протяжный гул голосов, глухие удары. Они становились всё громче и громче. Ганнон прислушался. Видимо, чернокожие колотили в барабан.
Заскрипел отодвигаемый засов. На пороге появился чернокожий в шапке из леопардовой шкуры. Он был ужасен, как дух смерти. На шее у вождя висел большой кусок синей материи. На чёрной шее ткань производила странное впечатление. Она была привезена из страны, лежащей за морями. Нет, Ганнон готов был поклясться, что этот кусок из запасов «Сына бури».
Сделав страшную гримасу, вождь показал движением руки, что настало время выйти. Ганнон поднялся первым. За ним остальные. В мутном утреннем свете, казавшемся нестерпимо ярким, глазам пленников предстало странное зрелище.
Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под чёрными ногами. Сверкали белки глаз. Хлопали в ладоши чёрные руки. Прыгали размалёванные маски. Несмотря на весь ужас перед этой устрашающей пляской, Мидаклит был немало удивлён и искусству плясунов и замечательному мастерству, с каким были сделаны маски. Некоторые из них изображали головы животных — быков, антилоп, крокодилов. Другие, таких было большинство, человеческие лица с разинутыми ртами и выпученными глазами, обведёнными белыми линиями. Что должна была обозначать эта пляска? Может быть, она имеет тот же смысл, что и театральные представления эллинов?
Двое чернокожих, торжественно ступая босыми ногами, вынесли деревянного истукана. Туловище было чёрным, а голова цвета жгучего перца с глазами и ртом, обведёнными белым. Теперь никто из карфагенян уже не сомневался в смысле всей этой церемонии: их хотят принести в жертву этому Молоху чернокожих.
Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперёд вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.
— Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! — закричал маврузий.
И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рёв. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда ещё не приближался днём к их жилью. Прошло ещё несколько томительных мгновений. Львиный рёв послышался совсем близко.
Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.
Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина — орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.
Маврузий опустился на колени.
— Гуда! Брат мой! Ты жив.
— Бежим! — крикнул Ганнон. — А то они опомнятся!
Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.
Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошёл к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.
— Не чудо ли это? — воскликнул Мидаклит. — Откуда здесь лев? Ведь он оставался на палубе.
— Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, — сказал Ганнон. — В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».
— Ты хочешь сказать, — молвил Мидаклит, — что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?
— Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры — язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.
Ганнон пристально всматривался в жёлтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на палубе, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.
Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»
— Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! — сказал Мидаклит.
— В Египте, — вспомнил Малх, — я наблюдал, как люди поклоняются чёрному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают дохлую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю.
— А кто не хотел брать его на корабль? — напомнил маврузий.
Все рассмеялись. Старый моряк только махнул рукой.
У фарузиев
Море высоких трав. Люди идут, поднимая руки, чтобы защитить лицо от острых стеблей. Солнце жжёт голову, а мокрые обувь и одежда не просыхают. Сандалии пришлось перевязать тряпками, оторванными от одежды. Ноги покрылись ссадинами и распухли, но люди идут и идут, а за ними царственной походкой шагает лев.
Только однажды на пути встретилось одинокое дерево. Ганнон залез на него, чтобы осмотреться. С высоты ему был виден темнеющий на горизонте край леса, небольшие озёра и висящие над ними тучи птиц. А это что такое? Шатры с коническими крышами.
— Там посёлок чернокожих, — сказал Ганнон, слезая с дерева. — Надо его обойти.
Бокх с ловкостью дикой кошки взобрался на верхушку дерева, и оттуда вдруг раздался его смех. Так весело он смеялся лишь тогда, когда Малх принял светляков за глаза леопарда.
— Над чем ты потешаешься? — удивился Ганнон.
— Ты принял жилища белых муравьёв[73] за хижины чернокожих!
— Наверное, ты хочешь сказать, что муравьи поселились в брошенных человеком жилищах? — заметил Мидаклит.
— Нет, — возразил маврузий, — это жилища самих белых муравьёв.
Путники остановились шагах в ста от конических строений.
— Никогда не поверю, что муравьи могут соорудить нечто подобное! — Малх недоверчиво покачал головой. — Чего доброго, ты ещё скажешь, что они могут строить корабли и управлять, ими, как люди!
— Или добывать золото, — вмешался Мидаклит. — Если верить басням, именно эти насекомые наполняют драгоценным металлом сокровищницы индийских царей.
— Подойдём ближе! — невозмутимо сказал маврузий. — В споре глаза и руки — лучшие судьи.
И вот карфагеняне стоят перед пологой стеной из красноватой глины, сглаженной так хорошо, словно над ней трудились лучшие каменщики.
