разбушевавшейся стихией. Он вспомнил, что говорили старые моряки: «Бог Дагон мстителен». Не для того ли он пощадил нас в океане, чтобы погубить здесь, у берегов родины?»
Никто не знал, сколько дней они были в плену у волн и куда их занесла буря. Но вот она понемногу начала стихать. В сердцах людей загорелась искра надежды.
Открыли люк. Страшная картина предстала взору. Обломки рей, удерживаемые канатами, свисали с обоих бортов гаулы. Мачта была вырвана из гнезда и снесена в море. Море зловеще гудело.
Ганнон вылез на палубу, удерживаясь за кольцо люка. И в этот момент он ощутил страшный удар, а затем мгновенно погрузился в ледяную воду. Волна подхватила его и отбросила от гаулы, закружила и понесла к прибрежным скалам. Сквозь мглу Ганнон разглядел чёрную гряду. «Смерть, вот где ты!» — пронеслось в его мозгу.
Но море словно играло со своей жертвой. Оно подняло её на гребень волны и со страшной силой швырнуло между двумя скалами. Вот и земля. На миг Ганнон потерял сознание. Волна покрыла его с головой. Последним усилием воли Ганнон заставил себя приподняться и сделать несколько шагов. Если бы не это, новая волна смыла б его в море.
Когда он очнулся, на небе сияло солнце. Незнакомый берег имел форму огромного полукруга. В глубине его виднелась высокая зелёная гора с остроконечной вершиной.
Море успокоилось, но гребни волн ещё белели. Казалось, море скалит зубы, недовольное, что хоть одно живое существо ускользнуло от его ярости.
Ганнон долго всматривался вдаль, как будто хотел отыскать корабль, затерявшийся в беспредельных просторах. Но море было пустынно.
— О боги! — прошептал Ганнон. — Вы отняли у меня друзей! Нет, неужели вы так жестоки? Где Мидаклит? Верните мне учителя! Где все мои друзья?
Ганнон шагал по берегу в надежде найти кого-нибудь. Но берег был усеян лишь обломками досок. На одной из них Ганнон различил полустёршийся рисунок глаза. Там, на носу, этот глаз казался оком всевидящего божества. Он прогонял страх и вселял надежду в сердца моряков. А теперь на исковерканном обломке доски этот глаз был так же жалок и беспомощен, как человек перед разбушевавшейся стихией. «Зачем мне боги сохранили жизнь! — думал Ганнон. — Чтобы она окончилась позором? Кто мне поверит, что я был в Стране Высоких Трав, что я видел широкие реки, втекающие в океан?
Кто подтвердит, что мы посетили те места, где ничто не имеет тени, где нет знакомых нам звёзд, где солнце идёт другой дорогой? Надо мной будут смеяться, когда я скажу, что видел потомков атлантов, и я не смогу бросить в лицо насмешникам кубок из Пещеры сокровищ. Враги будут показывать на меня пальцами: «Вот он, лгун! Вот он, растративший государственную казну! Он потерял два корабля и привёз вместо золота одни небылицы!»
Оглянувшись, Ганнон увидел рядом с собой среди обломков досок что-то коричневое. На первый взгляд ему показалось, что это пучки морской травы. Но приглядевшись внимательно, Ганнон убедился, что это шкура лесного человека. Ганнон подполз к ней и взял её в руки. Жалкий трофей! Прихотливое море с презрением выплюнуло его на берег, а золото, серебро и драгоценные камни взяло себе.
«Бедный Мидаклит! Ты погиб, прижимая к груди свой свиток. Ты унёс с собой тайну Атлантиды. Я должен исполнить свой последний долг — похоронить тебя по обычаям предков. Ведь эллины говорят, что душа покойного, оставшегося без погребения, мучается и блуждает по свету!»
Ганнон стоял, оглядывая разбросанные камни. Когда на глаза ему попадался ровный и плоский камень, он поднимал его и нёс туда, где лежала шкура лесного человека.
Ганнон хотел соорудить гробницу там, где море выбросило его самого, где песок ещё сохранил отпечаток его тела. Хотя бы этим он будет ближе к душе своего друга!
От слабости подкашивались ноги, но Ганнон, стиснув зубы, таскал и таскал камни.
Уже стемнело, когда на песке выросла большая куча камней. Но это была только половина работы. Острым камнем Ганнон нацарапал на песке прямую линию в четыре локтя длиной. Под прямым углом к ней он прочертил другую линию. Опустившись на колени, он стал по этим линиям укладывать камни, выбирая их из кучи. Когда были готовы две стенки высотой в локоть, он сел на шкуру и вытер тыльной частью ладони вспотевший лоб. Долго и мучительно он вспоминал, как эллины называют пустую гробницу, сооружаемую людям, погибшим в море. Так и не вспомнив, он принялся снова за работу. Наконец каменный прямоугольник был готов. Ганнон накрыл его сверху обломками досок. На одной из них он нацарапал: «Мидаклит».
В глаза Ганнону глянул бледный лик луны, взошедшей над волнами. Ему показалось, что богиня Тиннит всё видит. Это она отомстила ему за похищение Синты. Владычица наказала его одиночеством.
Превозмогая боль и усталость, Ганнон двинулся в путь. Ноги не слушались его, тело казалось каким- то чужим, словно сделанным из камней, как кенотаф (наконец он вспомнил, как называются эти пустые гробницы!).
Пройдя несколько шагов, Ганнон оглянулся и зашагал обратно. У шкуры лесного человека он остановился в раздумье. Потом взвалил её на спину. Шкура была мокрой и скользкой. Даже солёные волны не смыли одуряющего запаха, который она испускала. Ганнон брезгливо отвернул голову, но шкуры не бросил.
Всю ночь он шёл не останавливаясь, остерегаясь лишь встречи с людьми. Он не знал, куда его выбросило море и что его ждёт одного на этом чужом берегу.
Морской бой
Первые проблески зари легли на волны. Море уже успокоилось и тихо колыхалось между горизонтом и прибрежными скалами, как вино в поднятой чаше.
С мрачным упорством Ганнон брёл по пустынному берегу. Острые камни ранили его босые ноги. Вскоре он совсем выбился из сил и присел на обломок скалы. И вдруг он услышал тонкое блеяние. Оглянувшись, шагах в десяти от себя он увидел человека с большой суковатой палкой в руках. Поодаль щипали траву овцы.
Пастух стоял неподвижно, как статуя. В его голубых глазах застыл испуг: «Кто это? Человек моря! Тогда это враг. Ведь люди моря лживы, как само море, которому они продали свою душу. То оно кажется спокойным и ласковым, как весеннее утро, кротким, как ягнёнок, то вдруг по нему проносится буря, в порыве гнева разбивающая рыбачьи лодки, сокрушающая всё, что попадётся ей на пути. Так и люди моря. Порой они кажутся приветливыми и радушными, они могут угостить вас вином, веселящим сердце, одарить красивыми тканями, но вдруг в них просыпается безумие. С пылающими глазами, искажёнными от ярости лицами они бросаются на мирных поселян, скручивают своими плетёными ремнями их руки и ноги и тащат на корабли. И редко-редко возвращаются на родину те, кого они увели с собой, возвращаются с телом, покрытым рубцами, и душой, исковерканной рабством».
Эти мысли, казалось, отражались в испуганном взгляде пастуха.
«Но этот чужеземец не вооружён. На нём нет ничего, кроме шкуры, похожей на медвежью. Он не опасен».
— Где я? — спросил Ганнон на языке эллинов и тотчас же повторил свой вопрос на финикийском языке.
Пастух отрицательно покачал головой. Он не понял слов Ганнона. Но там, в Кумах, — пастух указал на глубоко вдающийся в море мыс, — ему смогут помочь.
Среди странно звучащих слов Ганнон уловил одно, показавшееся ему знакомым: «Кумы».
«Так вот куда меня забросила судьба! К Кумам! На берег Италии!»
И вот он снова бредёт, держась ближе к морю, где камни, казалось, были менее острыми. Солнце пригревало сильнее, и Ганнон уже не чувствовал холода. Но голод! Тошнота подступала к горлу. Кружилась голова. Присев на корточки, Ганнон подобрал моллюска и жадно проглотил. Но ощущение слабости не покидало его. Ганнон прилёг на песок и прикрыл глаза ладонью от солнца.
Затем он встал, задумчиво глядя на море. Казалось, оно что-то шептало, властно и нежно. Снова с необъяснимой силой оно звало его к себе.
