ноги, подрагивавшие от испуга.
Я огляделся – оконца маленькие, взрослому не пролезть, единственно, могут сорвать с оконца бычий пузырь и перестрелять из лука. Я встал сбоку от окна, от греха подальше. В голове что-то перемкнуло, и я неожиданно спросил:
– Изя, а что такое арбан?
Из-под полатей раздался приглушённый матрасом Изин голос:
– Десяток татарский.
Что же делать? В голову лезли разные мысли, но ничего путного. Снаружи раздался голос одного из татар на плохом русском:
– Выходи, чичаза изба жечь будима, кто выходит – плен, убиват нэ будим.
Все в избе притихли. Но вскоре запахло дымом, затрещала от огня соломенная крыша.
Баба с мальчуганом шустро спрыгнула с печи, подбежала к двери и вытащила деревянный запор. Через проём было видно, как её быстро связали и подтолкнули к нашим телегам. Изя тоже не стал искушать судьбу: быстро перебирая руками, выбрался из-под полатей и засеменил к выходу. Двое татар тут же верёвкой стянули сзади руки.
Что делать? Идти сдаваться? Но я уже наслышался о тяжкой судьбе попавших в плен. У Изи полно сородичей, его могут выкупить, что часто и происходило, но кто выкупит меня? Родственников нет, у Дарьи денег нет, да и будет ли она беспокоиться обо мне? Кто я ей? Так, переспали несколько раз, но ведь не родня, не жена. Женщина приятная, помог я ей немного встать на ноги с мелким, но доходным делом, но! Даже в более благоприятных обстоятельствах меня предавали близкие люди, та же жена, например. Поэтому я не обольщался чужой помощью.
Так, решать надо быстро, изба наполняется дымом, времени немного. В голове засвербила мысль – я прошёл сюда сквозь стену, пока не разобрался, как; а нельзя ли таким же образом выйти? Окна и дверь только спереди, их стерегут татары, может быть, попробовать через заднюю глухую стену?
Я засунул свой топор-клевец за пояс, подхватил в обе руки Изины сумы, не оставлять же их татарам? – и подошёл к стене. На мгновение остановился в нерешительности. Сумасшедший дом просто, скажи кому – не поверят.
Я решился, двинулся на стену, наткнулся на брёвна, поднажал. Тело стало погружаться, как в густой кисель. Голова прошла наружу, я покрутил ею, оглядываясь. Никого – ни татар, ни селян. Да и откуда взяться селянам? Отважные убиты, шустрые уже в лесу, а нерасторопные пленены татарами и связаны. Татары же, наверняка, успели осмотреть дом, убедились, что окон и дверей нет, чего же здесь стоять?
С некоторым усилием я прошёл через стену, пригнувшись, бросился в близкие кусты малинника. Чёрт, как царапает! Найдя небольшую ямку, сложил туда обе сумы – не бегать же с ними, очень уж тяжелые; ладонями нагрёб земли и присыпал. Не забыть бы теперь место. У дороги раздавались крики, женский и детский плач.
Через какое-то время, обшарив все три избы, татары погрузили узлы с добычей на обе Изины телеги и тронулись в обратную дорогу. Связанные пленники понуро брели за телегами, женщины оглядывались – удастся ли им вернуться в отчие дома?
Татары гарцевали на низких лохматых лошадёнках. Я пересчитал – их оставалось четверо. Всего четверо уродов, да как их взять? У всех за спинами луки, коими пользуются басурманы неплохо. А у меня из оружия – только топор. Арбалет теперь, вместе с колчаном, уезжал на передней телеге.
Ага, вот и Изя бредёт связанным, бросая исподтишка взгляды на горящую избу. Гадает небось – сгорел я или выбрался, прихватив его сумы?
Пока ничего не придумав, я пробирался вдоль дороги по лесу, стараясь не терять из виду обоз. Встанут же они на обед? Утомились, небось, воюя с бабами и детишками. Нет, татары гнали обоз дальше и дальше, забирая к югу. Дорога становилась совсем уж узкой, малоезженой. Двое татар ехало впереди, двое замыкали колонну. Дети, устав плакать, замолчали.
Наступал вечер, это было плохо. Лес густой, не видно, куда наступаешь: попадёт сучок под ногу, треснет, насторожатся татары. К тому же непонятно, куда идут, хуже, если на встречу с более крупной бандой, тогда мне их не одолеть. Вот проклятые, шастают по Руси, как у себя дома. Князья платят дань, так им ещё мало – рабы нужны. Хрен вам! Смерть татарская на Руси живёт, это все басурмане на носу зарубить должны и детям наказать.
Хотелось пить, устали ноги, но обоз двигался, и я шёл тоже. Не хватало ещё отстать или заблудиться. Наконец стемнело. Татары остановили обоз на берегу небольшой реки. Пленные кинулись пить. Татары с ленцой слезли с лошадей, пустив их щипать траву. Сами стали рыться в узлах, достали сыр, хлеб, куски вареного мяса, сели ужинать. Дети издали смотрели, как татары весело ужинают их продуктами. Я наблюдал, чуть не скрежеща зубами.
Поев и обтерев руки о халаты, татары стали осматривать пленных. Найдя понравившуюся им молодую женщину, тут же, на глазах у всех, стали её насиловать. Действительно, что стесняться, вокруг одни рабы, бесправные твари, а хозяева жизни – они. Захотят – убьют, захотят – помилуют. Когда они вдоволь натешили свою плоть, улеглись на конских потниках спать, завернувшись в свои халаты. Тихо плакала изнасилованная женщина. Оставшийся на охране татарин подошёл к ней и хлестанул камчой. Женщина замолчала.
Татарин прохаживался по берегу, посматривая по сторонам, трое его подельников уже вовсю храпели. Лука на татарине в свете луны я не увидел, да и зачем он ему ночью, всё равно не видно, куда стрелять. Вот сабля на боку была, это я рассмотрел.
Я медленно, на четвереньках стал подбираться к часовому, ощупывая землю впереди себя руками. Не дай Бог какой шум или треск, татарин поднимет тревогу.
Удалось подобраться к опушке, татарин проходил буквально в трёх шагах. Когда же он подустанет и остановится? Убить его надо тихо, чтоб остальных не разбудить. Невольники, утомлённые переходом и голодом, тоже спали. В конце концов татарин остановился, периодически поворачивая голову в разные стороны; даже не присел, видно, службу знает, и порядки у них строгие.
Медленно, мелкими шажками я приближался сзади, сжимая в руках топор. Занёс руку с топором для удара, и в это время татарин, как почувствовал что, стал разворачиваться. Но топор уже летел к нему. Раздался тупой стук, топор просто снёс татарину голову. Я еле успел подхватить тело, чтобы не было шума. Тихо положил на землю, снял с татарина пояс с саблей и ножом, нацепил на себя. Медленно потянул из ножен саблю, выходила она легко и бесшумно. По песку пробежал туда, где спали остальные трое, прислушался – спят. Лишь храп, да почёсывание слышны – блох да вшей нахватались, мыться чаще надо, уроды. Раньше, чем я их услышал, я их учуял. Пахло от них конским и своим потом, прогорклым жиром, дымом и ещё чёрт знает чем. Скунсы!
На мгновение я замер: чем воспользоваться – топором или саблей? От топора при ударе звук сильный, зато наверняка. Саблей можно просто заколоть, тихо, но неизвестно – остра ли чужая сабля, и ещё вопрос: а если под халатами кольчуги? Не пробьёт сабля, но все проснутся. Стало быть – топор!
Я подкрался со стороны голов, прислонил топор к ноге, вытащил свой нож из ножен и резко чиркнул по шее ближнего ко мне. Раздался булькающий звук, татарин затих. Неся в левой руке топор, медленно и бесшумно подобрался ко второму. Он лежал на боку, спиной ко мне и громко пукал. Я вонзил ему под левую лопатку нож и для верности ещё провернул в ране. Татарин задергался, засучил ногами. Уже не таясь, схватив топор обеими руками, я прыгнул вперёд и с размаху ударил лезвием в грудь третьему, это был их начальник. Топор с хрустом проломил грудную клетку и до ручки вошёл в грудь.
Я с трудом выдернул топор из раны, обмыл в реке, собрал оружие у убитых, я помнил, сколько оно стоит на торгу.
Подошёл к спящим невольникам, покашлял, чтобы не испугать детей. Ночью звуки далеко разносятся. Растолкал Изю, тот с испуга прикрыл голову руками.
– Тихо, Изя, это я, Юра. Сейчас я перережу верёвки – и всё, плену конец.
Глаза Изи забегали:
– А татары? Ну, как проснутся?
Я усмехнулся:
– Эти уже не проснутся.
– Так ты в избе не сгорел?
