нырнула в карман, пальцы сжали рукоять «беретты». Он уже направил на незнакомца пистолет, когда цель попала под луч фонарика Кьяры. По счастью, Габриель не успел спустить курок – потому что в десяти футах от него стояла, прикрывая ладонью глаза, старая женщина в розовом халате.
В крошечной комнате фрау Ратцингер царила прямо-таки патологическая аккуратность. Стерильная, без единого пятнышка кухня. Расставленные строго по размеру тарелочки и блюдечки в стеклянном шкафчике. Все как в тюремной камере. Впрочем, подумал Габриель, во многих отношениях это и была тюрьма.
– Где вы были? – осторожно спросил он, выбирая тон, каким взрослые разговаривают с ребенком.
– Сначала в Дахау, потом в Равенсбрюке, а уж затем в Риге. – Она помолчала. – В Риге погибли мои родители. Их застрелили эсэсовцы. Застрелили и бросили в траншею вместе с двадцатью семью тысячами других. А выкопали траншею русские военнопленные.
Женщина закатала рукав и показала им номер – такой же, который так отчаянно старалась скрыть мать Габриеля. Даже в самую сильную жару она носила блузки с длинными рукавами, чтобы люди не видели страшной татуировки. Печать позора, говорила она. Эмблема еврейской слабости.
– Бенджамин опасался, что его убьют. Ему постоянно звонили и говорили всякие гадости. Иногда какие-то люди стояли ночью под его окнами. Его хотели запугать. Он сказал мне, что если с ним что-нибудь случится, то сюда придут люди из Израиля.
Она открыла ящичек посудного шкафчика и достала белое льняное полотенце. Кьяра помогла ей развернуть его. Внутри лежал большой конверт с заклеенным скотчем клапаном.
– Вы ведь это ищете, да? – Фрау Ратцингер протянула конверт Габриелю. – Когда я увидела вас в первый раз, то подумала, что, может быть, вы один из тех людей. Но тогда я вам не поверила. В этой квартире происходило много странного. Сюда приходили среди ночи. Отсюда выносили вещи Бенджамина. Я боялась. Сами понимаете, я до сих пор не верю немцам в форме.
Ее грустный взгляд остановился на лице Габриеля.
– Вы ведь не его брат, нет?
– Нет, фрау Ратцингер, я не его брат.
– Я так и думала. Поэтому и отдала вам очки. Знала, что если вы из тех людей, о которых говорил Бенджамин, то найдете ключ и в конце концов вернетесь сюда. Я должна была быть уверена, что вы – тот, кто надо. Вы ведь тот человек, герр Ландау?
– Я не герр Ландау, но я тот, кто вам нужен.
– Вы хорошо говорите по-немецки. Вы из Израиля, да?
– Я вырос в долине Джезриил, – ответил Габриель, без предупреждения переходя на иврит. – Бенджамин был для меня почти братом. Я тот, кому предназначался этот конверт.
– Тогда он принадлежит вам, – ответила она на том же языке. – Доведите до конца его работу. Но что бы вы ни сделали, не возвращайтесь больше сюда. Здесь небезопасно.
Старуха вложила конверт ему в руку и дотронулась до его лица.
– Идите.
Часть четвертая
Синагога у реки
25
Ватикан
Бенедетто Фоа появился у четырехэтажного офисного здания, расположенного неподалеку от входа на площадь Святого Петра, в достаточно раннее по римским понятиям время: в половине одиннадцатого. В городе, где так много хорошо одетых мужчин, Фоа являл собой исключение из правил. Стрелки на брюках давно исчезли, мыски черных кожаных туфель сбились, а карманы спортивного пиджака оттопырились из-за того, что в них постоянно находились то блокноты, то портативный магнитофон, то какие-нибудь бумаги. Ватиканский корреспондент газеты «Република» Бенедетто Фоа не доверял людям, которые не могли уместить все свое в карманах.
Он протиснулся через толпу туристов, сгрудившихся у сувенирных магазинчиков на первом этаже, и попытался пройти в фойе. Дорогу ему преградил охранник в синей форме. Фоа тяжело вздохнул и, опустив руку в карман, долго искал удостоверение. Вообще-то в этом ритуале не было никакой необходимости, потому что Бенедетто Фоа, старейшину журналистского корпуса, сотрудники пресс-бюро знали не хуже, чем заправлявшего здесь громилу-австрийца. Требование предъявить значок было всего лишь еще одной формой мягкого наказания, как и исключение его из списка приглашенных в папский самолет во время намеченного на следующий месяц визита в Аргентину и Чили. Фоа дали испытательный срок. Его вздернули на дыбу и предложили покаяться. Еще один неверный шаг, и его отправят на костер.
Пресс-бюро Ватикана являло собой островок современности в море Ренессанса. Фоа прошел через автоматические стеклянные двери и пересек выложенный полированным черным мрамором коридор, в конце которого помещался его «кабинет». На удостоенных постоянной аккредитации Ватикан налагал тяжкий обет бедности. Офис Фоа мог похвастать крохотным столом, обитым дешевым пластиком, телефоном и факсом, который имел привычку ломаться в самый неподходящий момент. Его соседкой была рубенсовских форм блондинка по имени Джованна из журнала «Внутри Ватикана». Бенедетто она считала еретиком и неоднократно отклоняла его предложения пообедать вместе.
Репортер устало опустился на стул. На столе, рядом со стопкой вырезок из бюллетеня службы новостей Ватикана, лежала газета «Оссерваторе Романо» – ватиканская версия советской «Правды». С тяжелым сердцем, чувствуя себя кремленологом, пытающимся отыскать скрытый смысл в сообщении о болезни какого-нибудь члена Политбюро, Бенедетто взялся за чтение. Обычное словоблудие. Он отодвинул газету и задумался о том, куда пойти на ленч.
Взгляд его скользнул в сторону Джованны. Может быть, сегодня именно тот день, когда эта крепость наконец падет. Он протиснулся в ее кабинет, отделенный стеклянной перегородкой. Джованна сидела, погрузившись в официальный пресс-релиз. Когда Бенедетто заглянул ей через плечо, Джованна прикрыла пресс-релиз локтем, как школьница, прячущая контрольную от соседа по парте.
– Что там, Джованна?
– Я еще не прочитала. Это свежий выпуск, его только что принесли. Иди и возьми свой экземпляр.
Она вытолкала его в коридор. Направляясь к передней комнате, где за деревянным столом сидела грозного вида монахиня, Бенедетто ощущал на бедре прикосновение руки Джованны. Каждый раз при взгляде на монахиню он вспоминал школьную учительницу, частенько угощавшую его прутом. Женщина подала Фоа пару бюллетеней, причем лицо ее не выразило при этом абсолютно никаких чувств, словно она выдавала пайки заключенным. В отместку Бенедетто прочитал пресс-релизы, не отходя от стола.
В первом сообщалось о новых назначениях в конгрегации по доктрине веры, что вряд ли могло заинтересовать читателей «Републики». Этим пусть занимаются такие, как Джованна, и ей подобные из «Католической службы новостей». А вот второй бюллетень нес гораздо более интригующую информацию. Она тоже была изложена в форме сообщения. На этот раз речь шла об изменении в пятничном рабочем расписании святого отца. Он отменил встречу с филиппинской делегацией и вместо этого собрался посетить Большую римскую синагогу и выступить перед прихожанами.
Фоа поднял голову и нахмурился.
