Неудивительно, что именно Антонио раскопал одну прямо-таки невероятную историю, которой и поделился с товарищами во время общего обеда одним снежным февральским вечером. Они сидели в заведении, называвшемся – весьма символично – траттория «Мадонна».
По словам Антонио, лет десять назад венские власти затеяли большие реставрационные работы в соборе Святого Стефана. В группу художников входил и некий итальянец по имени Марио.
– Наш Марио? – уточнила Адриана, поднося к губам бокал.
– Конечно, кто же еще. То же высокомерие. Та же черепашья медлительность.
Источник, поделившийся информацией с Антонио, рассказал, что однажды вышеупомянутый реставратор бесследно исчез, растворился в ночи. Причем, что любопытно, той самой ночи, когда в старом еврейском квартале взлетел на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Адриана посмотрела на Антонио через рубиновую жидкость. Полити помедлил для пущего драматического эффекта, подцепил вилкой жареной поленты и, держа ее, как скипетр, картинно вздохнул.
– А разве это не очевидно? Наш приятель – террорист. Из «Красных бригад».
– А может, он даже Усама бен Ладен?
Все так развеселились, что их едва не попросили покинуть ресторан. Теориям Антонио Полити уже никто не верил, хотя лично он остался при своих подозрениях, в глубине души надеясь, что тихий Марио повторит венское представление и бесследно исчезнет. И тогда он, Антонио Полити, взберется на леса, закончит реставрацию шедевра Беллини и восстановит собственную репутацию.
В то утро работалось хорошо, и время летело незаметно. Взглянув на часы, реставратор с удивлением обнаружил, что уже половина двенадцатого. Он сел на краю платформы, налил еще кофе и посмотрел на то, над чем работал. Созданный Беллини в период расцвета его творческих сил, этот алтарь признавался историками первым из великих алтарей шестнадцатого века. На него можно было смотреть сколь угодно долго. Реставратор восхищался тем, как мастерски Беллини использовал пространство и свет; как добился поразительного эффекта, благодаря которому взгляд зрителя как бы проникал в глубину; как скульптурно выразил благородство Мадонны, ребенка и окружавших их святых. Картина великого благоговения. Даже сейчас, после нескольких долгих и утомительных утренних часов, он ощущал исходящие от нее покой и умиротворение.
Реставратор отодвинул полог. Солнце выглянуло из-за серых туч, и неф наполнился светом, струящимся через витражные стекла окон. Он уже допивал кофе, когда его внимание привлекло движение у входа в церковь. Мальчик лет десяти, с длинными вьющимися волосами. Его ботинки промокли, пока он шел через скрытую водой площадь. Реставратор напряженно смотрел на мальчика. Даже сейчас, по прошествии десяти лет, вид детей вызывал в памяти образ сына.
Мальчик подошел сначала к Антонио, который, не отрываясь от работы, просто отмахнулся. Он прошел дальше по длинному центральному проходу к высокому алтарю, где встретил более теплый прием со стороны Адрианы. Женщина улыбнулась, погладила мальчика по щеке и указала на леса, на которых работал реставратор. Ребенок приблизился к помосту и, не говоря ни слова, протянул сложенный листок. Реставратор развернул бумагу и прочел слова, напоминавшие последний призыв отчаявшегося влюбленного. Подпись отсутствовала, но рука писавшего была знакома ему так же хорошо, как смелый мазок Беллини.
Новое гетто. Шесть часов.
Реставратор смял записку и сунул в карман. Когда он снова посмотрел вниз, посыльный уже исчез.
В пять тридцать Франческо Тьеполо вошел в церковь и неуклюже, вперевалку двинулся через неф. Со спутанной бородой, в свободной белой рубашке и с завязанным узлом на шее шелковым шарфом, необъятный итальянец выглядел так, словно только что вышел из мастерской какого-нибудь художника эпохи Ренессанса. Тьеполо гордился производимым эффектом и тщательно оберегал достигнутое немалыми трудами.
– Все, ребята, – пропел он, и его голос эхом разлетелся между колоннами и апсидами. – На сегодня достаточно. Собирайте вещи. Закрываемся через пять минут. – Франческо положил свою медвежью лапу на край платформы и потряс ее так, что леса зашатались, а кисти раскатились. – И ты тоже, Марио. Поцелуй даму на прощание. Она вполне обойдется без тебя несколько часов. Обходилась же пять столетий.
Реставратор тщательно вытер кисти и палитру, потом убрал в деревянный лакированный ящичек сухие краски и растворители и, выключив лампу, спрыгнул с платформы. Как всегда, он вышел из церкви, не сказав никому ни слова.
Держа под рукой деревянный ящик, реставратор пересек площадь Святого Захарии. Походка у него была легкая, и со стороны могло показаться, что он даже не отталкивается от земли, а скользит по ней. Впрочем, невысокий рост и сухощавое телосложение не привлекали к нему нежелательного внимания. Его черные волосы были коротко подстрижены и подернуты сединой. Худое лицо с резкими чертами, словно расщепленным подбородком и полными губами казалось вырезанным из дерева. Самое сильное впечатление оставалось, пожалуй, от глаз, миндалевидных, необычного изумрудного оттенка. Несмотря на напряженный для глаз характер работы – а также тот факт, что реставратор недавно отметил пятьдесят первый день рождения, – зрение у него сохранилось отличное.
Миновав арку, реставратор вышел к рива делла Скьявони – широкой набережной перед каналом Святого Марка. Здесь было много туристов, не испугавшихся сырой и холодной мартовской погоды. Из звучавших на набережной языков реставратор различил примерно с полдюжины, на половине которых он мог говорить. Долетела до него и фраза, произнесенная на иврите. Долетела и растворилась, как принесенная ветром музыкальная нота, но сердце защемило от звука родной речи.
Неподалеку стоял речной трамвай номер 82. Реставратор поднялся на борт и занял место у перил, откуда мог видеть лицо каждого заходящего и сходящего пассажира. Он вытащил из кармана записку, прочитал ее еще раз и выбросил за борт, проводив взглядом белый комочек, уносимый тихими водами лагуны.
В пятнадцатом веке в районе Каннареджо был выделен болотистый участок, на котором предполагалось построить литейную мастерскую, называвшуюся на венецианском диалекте
Участок имел большую площадь, и на нем не было приходской церкви. Прилегающие каналы образовывали естественный ров, отрезавший островок от соседних общин, а единственный мост могли бы охранять стражники-христиане. В 1516 году христиане Гетто Нуово были выселены, а их место заняли евреи Венеции. Последним разрешалось покидать гетто только после восхода солнца, только после того, как прозвонит колокол на стоящей отдельно колокольне, и только имея на себе желтые тунику и шапочку. С наступлением ночи им всем надлежало вернуться на остров, и ворота запирались. После захода солнца покидать гетто могли только лишь еврейские врачи. Численность его населения колебалась, достигая в лучшие времена пяти тысяч. Сейчас в гетто проживали всего двадцать евреев.
Реставратор прошел по металлическому мосту. Перед ним, окружая площадь со всех сторон, стояли необычайно высокие для Венеции жилые дома. Он вошел
Между длинными тенями и лужами играли в футбол с полдесятка темноволосых мальчишек. Мяч откатился к реставратору. Он ловко вернул его в игру, нанеся мастерский удар внутренней стороной стопы. Один из игравших принял мяч на грудь. Это был тот самый паренек, который приходил днем в церковь Святого Захарии.
