шло.
– Дело в том, что я не до конца уверен в подлинности этого предмета, – сказал Лев. – Ясно, что перед нами не современная подделка. А все же экспертиза не помешает. Не хотелось бы невольно обмануть Карла Оттовича. Я, как принято говорить в подобных случаях, давний поклонник его таланта. В прошлом году специально летал в Любек, когда он играл там Букстехуде. Одно из самых мощных переживаний в моей жизни, поверьте. По правде сказать, я на все форумы кагофилов подписался, когда узнал о его коллекции. Мне было приятно следить за этой мало кому известной стороной его жизни. И ключ этот я достал специально для него. И обмен затеял только потому, что не считаю себя вправе навязывать ему столь ценный подарок. По крайней мере, не сейчас. Хотя, конечно, любезно предложенный им букварь из Бердичева займет достойное место в моей коллекции. Действительно чрезвычайно ценный экземпляр. Я-то был готов отдать ключ на любых условиях, но тут мне повезло. И вот представьте, каково мое положение в сложившихся обстоятельствах. Меньше всего на свете я хотел бы сейчас оказаться жуликом, пусть даже и невольным. Провести экспертизу для меня – дело чести. И один из крупнейших экспертов – вот он, рядом, под носом. В ста километрах от Праги, если быть точным, – вы же в курсе, что пан Шнипс вышел на пенсию и переехал в Йиглаву?
Я кивнул.
– Ну разумеется, вы в курсе. Проблема в том, что я не могу воспользоваться его услугами. Он обо мне слышать не хочет. Уж не знаю, чем мой покойный батюшка ему насолил, но исправить ничего не могу. А вас, как я понимаю, старик примет с распростертыми объятиями.
– Надеюсь, что так. Если они с Карлом не успели рассориться за прошедшие сутки.
– Это замечательно, – заключил Лев. – Отвезите ему ключ и послушайте, что он скажет. А потом приходите ко мне. Я нынче после обеда улетаю, совсем ненадолго, вернусь в среду. Вот в среду вечером и приходите. Часов в шесть.
Я почему-то сразу представил, как Лев взлетает, стремительно набирая высоту, и, покружив над пражскими крышами, скрывается в облаках. И только потом заподозрил, что он все-таки имеет в виду обычный авиаперелет. Хотя, конечно, шут его знает.
– Если с ключом все окажется в порядке, заодно и книгу принесете, – меж тем говорил он. – У меня будет полно народу, как всегда по средам и воскресеньям, но запереться и поговорить о делах нам никто не помешает. Заодно покажу вам свою коллекцию.
– Букварей?
– Можно и букварей, если они вас действительно интересуют. Но я имел в виду другую коллекцию. Вопреки моим давешним жалобам, среди собранных в этом доме человеческих экземпляров попадаются довольно занятные. По крайней мере, первые пару часов вам будет интересно.
– Договорились, – сказал я.
Лев лукаво улыбнулся краешком рта и звонко чихнул. Прекрасная, я считаю, вышла кода.
Карлик Йозеф проводил меня к выходу и тщательно запер дверь. Я перешел дорогу и остановился, чтобы как следует рассмотреть дом Черногука, а запоры все еще лязгали, перекрывая ропот туристических стад. Дом, к слову, мне понравился – цвета подгнившего абрикоса, довольно высокий, в три этажа, очень узкий, всего на четыре окна фасад, крыша с крутыми скатами. Сам бы в таком с удовольствием поселился, чего уж там.
В отель я вернулся в состоянии лирической отрешенности, которое обычно сопутствует финальной стадии правильно протекающего похмелья – в смысле, когда мне удается хорошо выспаться, выпить литра два воды, принять ванну и позавтракать, не сделав при этом ни глотка спиртного, даже ложку коньяку в кофе не плеснув. Поначалу жизнь представляется мне тяжелым и безрадостным механическим трудом, однако страдания мои окупаются с лихвой, через пару-тройку часов тело переполняет необычайная легкость, душа влюбленно шепчет ему: «Всегда бы так!» – а внезапно успокоившийся разум снисходительно взирает на происходящее из кресла-качалки, установленного где-то в уютном полумраке моего внутреннего мира. В такие моменты я целиком и полностью принимаю и даже одобряю мироустройство в целом и каждую его составляющую в частности, включая себя самого. Идеальное состояние, по уму, мне бы следовало пребывать в нем всегда, но это, увы, невозможно по техническим причинам: даже напиваясь ежевечерне, я обеспечу себе не больше двух часов хрустального послеполуденного блаженства. Да и то без гарантий.
Единственное, что плохо, – в таком состоянии я не только почти счастлив, но и совершенно не приспособлен к пребыванию в материальном мире. Я совершенно не принимаю его всерьез; размеры объектов и расстояние между ними кажутся мне достойными внимания элементами дизайна, но корректировать собственную траекторию с учетом этих факторов и избегать опасных столкновений с твердыми участками реальности удается далеко не всегда. Вот и в холле я немедленно споткнулся о вытянутые ноги какого-то постояльца. Бедняга только-только развалился в кресле с чашкой кофе, черной английской сигаретой и несгибаемым намерением извлечь из кондиционированного воздуха как можно больше бесплатного интернета – и тут в его личное пространство грубо вторгся я. Хотя сияющие в свете гостиничных ламп ярко-зеленые ботинки мог бы, честно говоря, заметить еще с улицы. И вызывающе алый свитер. И уж тем более полосатый, как оса, шарф немыслимой длины, один конец которого обвился вокруг кресла, а другой дополз аж до кадки с фикусом и теперь критически озирал ее, словно бы прикидывая, имеет ли смысл продолжать экспансию.
Катастрофа, к счастью, не состоялась. Я споткнулся, но не грохнулся на пол. Моя жертва взвыла, коротко и деловито, но, судя по всему, не от боли, а от неожиданности. Во всяком случае, от моих извинений незнакомец добродушно отмахнулся – дескать, пустяки. У него было узкое лисье лицо с острым подбородком; крупный, по-боксерски искривленный нос выглядел инородным предметом, аксессуаром, взятым напрокат – ненадолго, всего на день, а потому выбранным наспех. Картину довершали тонкие, изогнутые, угольно-черные брови, достойные украшать физиономию опереточного злодея, и разноцветные глаза – круглый простодушный голубой и полуприкрытый мечтательный карий. В целом, объект моей невольной агрессии являл собой весьма освежающее зрелище – совершенно обескураживал и одновременно украшал обстановку.
Вдохновленный встречей с прекрасным и целым корытом вполне пристойного эспрессо, я уединился в номере и принялся за дела. Преодолев отвращение к телефонным беседам с незнакомцами, дозвонился до пана Шнипса. Он не говорил по-русски, зато неплохо изъяснялся по-английски; вопреки моим опасениям наших общих познаний хватило, чтобы договориться. Имя Карла произвело воистину магическое действие, старик не только сразу согласился принять меня в любое время, но и подробно разъяснил дорогу, присоветовав заодно недорогую и, по его уверениям, приличную контору по аренде автомобилей. Я не стал переоценивать свои возможности и назначил встречу на завтра. Похмельная отрешенность – дело хорошее, кто бы спорил, но для вождения автомобиля по незнакомым дорогам не подходит совершенно.
Зато писать в таком состоянии – одно удовольствие. Поэтому я отправил Карлу sms: «Все отлично, подробности письмом», включил компьютер и сам не заметил, как накатал пару дюжин экранов, подробно расписывая обстоятельства встречи с Черногуком, виражи наших переговоров, потолок его гостиной, колористические особенности диеты и стати карлика Йозефа. Отправив письмо, я взглянул на часы и глазам не поверил: почти пять. Ничего себе увлекся. Меж тем надо бы взять себя в руки и как-то насладиться жизнью. Например, выйти на улицу и что-нибудь сожрать.
Пока я задумчиво разглядывал извлеченный из рюкзака запасной свитер и собирался с силами, чтобы переодеться, телефон подпрыгнул и оглушительно затрубил, предвещая, впрочем, не Страшный суд, а разговор с Карлом.
– До сих пор я не вмешивался в твою жизнь, – сказал он. – Мне казалось, это правильно. Но дальше так продолжаться не может.
– Чего-чего? – тупо переспросил я.
Сказать, что я очень удивился, было бы изрядным преуменьшением.
– Я только что прочитал твое послание и твердо решил, что, вернувшись домой, запру тебя в подвале, – объявил Карл. – Будешь там сидеть и писать мне письма в обмен на кофе и еду. А как еще их из тебя выколачивать?
– Уфф, – выдохнул я. – Теперь понимаю. Это ты меня так хвалишь.
– У твоего письма есть всего один, но роковой недостаток: оно слишком короткое. Я только-только
