Семаго кивнул:
– Дрозд. Он самый. А теперь слушайте…
И отставной майор Семаго начал рассказывать историю, которую до сих пор не доверял никому, кроме жены, которой был вынужден объяснить причину ночных кошмаров.
…Все началось, когда на третьем курсе их повезли в Рождественское, на учебно-тренировочную базу ВВС. Здесь готовили операторов для крылатых ракет класса «воздух—земля» и испытывали новые или модернизированные образцы «изделий». До этой поездки Серега Семаго, Сёмга, ничем не отличался от своих сокурсников-«стрижей»: крепкий, подтянутый, неунывающий, бесконечно гордый своей причастностью к могучей ракетной технике, технике будущего.
Весь день курсантов водили по базе, на тренажерах и за учебными пультами они отработали несколько практических заданий, а вечером хлебосольное начальство накрыло гостям праздничный обед в столовой. О спиртном, конечно, и речи не шло, зато были и жареная картошка с грибами, и вишневый компот, и даже экзотические бананы по штуке на брата – после скудного курсантского довольствия – пир на весь мир!
Получилось так, что соседом Сёмги по столу оказался капитан-земляк – Петр Афанасьевич его звали. Ракетчик, между прочим, почти родня. После обеда он пригласил Сёмгу и его товарищей к себе в общежитие и вот там их уже угостил так называемой «массандрой» – смесью спирта и дистиллированной воды. Сергей Мигунов сделал пару глотков и от продолжения отказался, Дрозд вообще пить не стал, а Сёмга и Катранов засиделись с капитаном до полуночи. Как водится, Петр Афанасьевич рассказал «стрижам» несколько анекдотов из жизни ракетчиков, а позже наступило и время «страшилок». Одна из них была о молодом лейтехе, который сошел с ума во время дежурства в ракетной шахте. Раз отдежурил – ничего, второй – тоже, а потом руки у него стали дрожать, появилась сыпь какая-то на теле…
Дальше – хуже: «радио» слышать начал, разговаривал сам с собой – про полномочия какие-то, про секретные ключи, про конец света. Отстранили его от дежурств, ясное дело, положили в изолятор. Хотели в область отправить, в специализированную клинику, да не успели. На второй день лейтеха сбежал из изолятора, оглушил часового у склада с горючим, забрал автомат и попытался проникнуть в шахту. Его, недолго думая, нейтрализовали прямо в тамбуре, пристрелили, короче…
И как раз в это время дежурная смена обнаружила сбой в работе электроники – отказал контур, который отвечает за связь с системой запуска. И тут же заработала транспортная платформа, поднимающая ракету в стволе шахты, а минутой позже поступил сигнал о готовности к запуску маршевого двигателя центрального блока. Что тут началось, трудно передать… По тревоге подняли весь личный состав части, дежурную смену перевели в режим боевой готовности, только задача была противоположная обычной – не произвести запуск, а предотвратить его!
О ЧП с лейтехой, конечно, все забыли. Суета, беготня, паника… Никто не знает, что делать: не прописана в уставе такая ситуация, при которой ракета может по своей инициативе подниматься к поверхности, а двигатель с двадцатисемитонной тягой сам собой начинает готовиться к запуску. Попробовали обесточить систему зажигания, а она не обесточивается: приварились контакты к клеммам – и все тут! Кто-то полез блокировать тросы подъемной платформы, ему руки в момент отрезало. Прет ракета, все двести тонн, как будто первый и второй номер смены запуска синхронно повернули свои ключи и одновременно нажали стартовые кнопки. Но ключей в отверстиях пульта нет, да и кнопки закрыты блокировочными крышками, а вся стартовая команда обалдело сидит и смотрит на мониторы… Ну все, думают, сейчас настанет судный день… Считают секунды до запуска двигателя: девять, восемь, семь…
И вдруг все встало. Платформа остановилась, система запуска дезактивировалась, пусковой контур пришел в норму. Сам командир полка в шахту полез выяснять, что произошло, в чем причина такой аномалии? А там, прямо в стволе – наш лейтеха, размазанный контейнером по стенкам шахты. Как он туда попал, так никто никогда и не узнал. Охрана клялась, что пристрелили его, точно пристрелили, вот и кровь в тамбуре на полу и стенах… С таким ранением не походишь… К тому же из тамбура нет прямого выхода в шахту… Такие дела.
Самое интересное, что с той поры беды на эту шахтную установку так и посыпались: через несколько месяцев солдат из охраны застрелился, потом прямо возле боевого пульта от сердечного приступа скончался командир дежурной смены, три офицера подали рапорта на увольнение, объясняя устно, что ракета «на них смотрит» и даже разговаривает… А ровно через год, день в день, в шахте без видимой причины вспыхнул пожар, несколько человек погибли, вся начинка выгорела. Правда, это позволило ту злосчастную ракету все-таки списать и поставить на боевое дежурство новую. И сразу же, как по мановению волшебной палочки, все пришло в норму!
– Ракеты бывают разные, – выводил мораль подвыпивший Петр Афанасьевич. – У каждой свой характер. И сила своя. Но цель у них одна – вырваться из шахты, сделать то, для чего ее создали. Апокалипсис, понимаешь? И тут с нашей, человеческой стороны, нужно – что? Правильно, воля. А человек, который послабее, он может попасть к ней в полное подчинение… Как этот лейтеха. Он же запустить ее хотел, уступить ей, сделать, как она хочет…
Сёмга в ту ночь так и не уснул. Катран отключился сразу, едва добрался до койки, и Мигунов с Дроздом спали без задних ног, а Сёмга все ворочался и не сомкнул глаз. Почему-то эта история запала ему в душу, не давала покоя. И где-то под утро он вдруг услышал какой-то марш и голоса, словно радиоточка работала где-то за стенкой. Поют. Может, гимн Советского Союза… н у, в шесть часов, как обычно? Посмотрел на часы: начало пятого. А голоса продолжают петь непонятно что, торжественно так, только слов не разобрать. Сёмга разбудил Дрозда: «Что это играет? Слышишь?» Дрозд отмахнулся от него: перебрал, так будь человеком, не мешай спать.
И вот тут Сёмга решил, что слышит «эрки» – это ракеты на складах поют хором свою боевую песню. Испугался. Все, решил, я – слабак, как тот лейтеха, поведусь, сойду с ума… Только подумал, а за окном вдруг заря разгорелась, яркая, всю казарму осветила до последней мусоринки на полу. А потом – взрыв. Той ночью рванул склад горючего на Рождественской базе. Еще бы немного, и занялись бы ракетные ангары, и тогда вряд ли бы остался кто-то живой на территории. Но все обошлось. Ближе к вечеру курсанты вернулись к себе в училище…
Но с того дня, с той ночи вернее, Сёмга почувствовал в себе страх перед ракетой. Дикий, животный ужас, словно стоишь рядом с голодным тираннозавром. Тогда же он стал испытывать жгучую зависть к своим товарищам, которые этого тираннозавра почему-то не боялись.
Потом уже, набираясь знаний и опыта, Сёмга нашел в рассказе Петра Афанасьевича много нестыковок и неточностей – например, зачем было тому лейтехе лезть в тамбур шахты, если запуск производится из другого места, из так называемого «11-го отсека»?.. И никакой подъемной платформы в шахте нет, никаких тросов… Ну и далее в таком духе. Но эти нестыковки помогли ему мало. Страх никуда не девался.
Ни с кем об этом Сёмга, естественно, не говорил, стажировку на базе с ракетами наземного базирования прошел успешно и уже думал, что страхи его были напрасны. Но вот в Дичково начались проблемы. Во время первого же дежурства на шахтной установке он услышал писк датчиков газоанализа, которые предупреждают об утечке окислителя, и едва не нажал кнопку общей тревоги. И тут только заметил, что световой сигнал предупреждения не сработал, а два лейтенанта и майор, что сидят с ним на командном пункте, спокойно занимаются своими делами. Никакого писка, значит, они не слышат, иначе метались бы здесь, как караси в запруде. «Значит, – сделал вывод Сёмга, – значит, это я съезжаю с катушек…»
Как быть? Что делать? Сдаться сразу врачам, чтобы списали по здоровью? По психической статье… И куда потом ему деваться? Чем заниматься всю жизнь? Существовать на жалкую пенсию инвалида? Не-е-ет, это не выход. Надо терпеть! Он пил валерьянку перед сменой, брал себя в руки, собирал нервы в комок. Но помогало мало. Однажды он услышал, как ракета дышит у себя в шахте: хриплый, нутряной, задушенный звук, от которого волосы становились дыбом. А несколько дней спустя он заметил какие-то прыщики у себя на груди… И сдался.
Стал симулировать грипп, попросил Дрозда подежурить за себя. Дрозд из всей четверки был ему ближе, да и болтуном он никогда не был, молчаливый всегда, весь в себе. Сёмга сказал ему, что с нервами непорядок, мол, Варька письмо нехорошее прислала. Дрозд согласился. Согласился и во второй раз, и в третий. Ну а дальше что?.. В четвертый раз Сёмга, едва не плача, признался ему во всем.
Дрозд сделал глаза по пять копеек, выслушал, а потом вдруг как рассмеется! Ржет, не может остановиться – это угрюм-то наш, Дрозд! Сёмга ожидал чего угодно, но не этого. Сам не помнил, как он
