общем я подумала, может, вам будет это интересно, – произнесла Лия.
– Неужели ты ее помнишь?
– Конечно! Я помню все, даже тот вечер, когда видела ее в последний раз. Я могу даже сказать, во что она была тогда одета.
Хенни тоже могла это сказать. Разрыв произошел в 1908 году; с тех пор прошло целых восемь лет. Почти одна восьмая отведенного человеку времени по библии! Слишком долгий срок, чтобы что-то можно было здесь исправить, однако; слишком, слишком долгий. За эти годы чувство обиды и негодования только еще больше усилилось с обеих сторон. Даже Альфи с Полом считали сейчас, что здесь ничего нельзя было изменить. И ей оставалось только молча скорбеть про себя.
Анжелика, однако, иногда не выдерживала и начинала жаловаться вслух, причитая, что видеть полный разрыв между ее двумя дочерьми было для нее в жизни самым тяжелым бременем.
– Я тут подумала, – сказала вдруг Лия, – может, дядя Альфи даст мне денег, чтобы я могла начать собственное дело? Как вы полагаете, он даст? Он такой щедрый, – она на мгновение умолкла и на лице ее появилось жесткое выражение, – и, в отличие от Дэна, он ко мне всегда хорошо относился.
– Ничего не могу сказать в отношении денег, – ответила Хенни, – но в том, что касается Дэна, то он любит тебя, я в этом уверена. С чего ты решила…
Лия сухо рассмеялась.
– Любит меня! Хенни, я не боюсь правды, почему же вы ее так боитесь? Он с самого начала не желал меня здесь видеть, и мы обе прекрасно это знаем.
На мгновение Хенни растерялась, не зная, что ответить. Замечание было таким горьким, таким несвойственным Лии! Наконец, с легкой запинкой, она проговорила:
– Ты ошибаешься. Он относился к тебе так вначале, потому что ему было трудно привыкнуть к внезапному появлению в доме еще одного ребенка. Нас всегда было только трое…
На лице Лии было такое странное выражение! Неужели причиненная ей в детстве обида оказалась столь сильной, что она до сих пор не могла ее забыть?
– Это единственная причина, Лия, дорогая, поверь мне. Не все хотят усыновить ребенка. Но потом он тебя полюбил – особенно хорошо он относится к тебе сейчас, не так ли? Так что ты видишь то, чего нет. Я в этом уверена.
– Я не вижу того, чего нет, Хенни.
Странный у них получался разговор. Со своими сдвинутыми бровями Лия выглядела сейчас… Да она выглядела по-настоящему рассерженной! В следующее мгновение она поджала губы и поспешно склонилась над шитьем, словно боясь ненароком выдать то, что требовалось скрыть. Хенни почувствовала необходимость продолжить этот разговор.
– А я думаю, что видишь, – произнесла она ровным тоном. – Думаю, это ты не любишь Дэна. Несправедливо с твоей стороны не любить его. Как и не говорить мне, почему.
– Об этом не тревожьтесь, – резко ответила Лия. – Я знаю то, что знаю, и чувствую то, что чувствую. Но у нас здесь царит мир и согласие, не так ли? Поэтому, какое все это имеет значение?
Очень большое, подумала Хенни. Ты заронила во мне подозрения, расстроила меня. Что она имела в виду, говоря: «Я знаю то, что знаю»?
– Ты пытаешься намекнуть мне на что-то, касающееся моего мужа? – спросила она.
Черты молодой женщины моментально смягчились и она стала больше походить на себя прежнюю.
– О, Хенни, нет! – воскликнула она. – Я не имела в виду… конечно же, нет! Мне вообще не следовало ворошить старое, вспоминая какие-то свои детские обиды. Простите, мне действительно жаль, что я вытащила все это на свет.
Что-то во всем этом все-таки было, подумала Хенни. Или во мне снова говорят мои старые страхи, старые глупые страхи в отношении Дэна, и при первом же намеке на что-либо тайное, скрываемое, это первое, что приходит мне на ум?
Да-да, конечно же, так оно и есть! Все это глупости! Просто Лия, в страхе за собственного мужа, сейчас вся как натянутая струна. Бедняжка!
Все мы живем день за днем в постоянном страхе, и все из-за Фредди.
– Прочти, пожалуйста, еще раз последнее письмо от Фредди.
Целая связка этих писем лежала на столе; Лия любила читать их вслух, естественно опуская интимные подробности. Все, что оставалось, звучало, как обычные банальности, во всяком случае, для уха Хенни. Однако сейчас, когда письма стали приходить уже не из Англии, а из Франции, все это перестало иметь какое-либо значение. Главное, они приходили, свидетельствуя о том, что он жив.
– «Настроение у меня бодрое», – читала Лия (как это походило на Джеральда! Их, что, учили где-нибудь так писать?), – «и я полон оптимизма» (как может кто-нибудь быть полон оптимизма, когда вокруг него тысячами гибнут люди? Вероятно, он все еще не на передовой). «Прекрасное и удивительное чувство – ощущать себя частью этой доблестной армии. И солдаты, и офицеры здесь отличаются стойкостью и отвагой».
– Он говорит, как настоящий англичанин, мы даже не употребляем таких слов, – заметил как-то, услышав эти строки, Дэн.
Голос Лии дрогнул, возвратив мысли Хенни к настоящему.
– Послушайте, Хенни. Он пишет: «В первый раз мы были под огнем. Было очень страшно, один грохот мог кого угодно свести с ума. Но сейчас все позади и мы в безопасности. Я рад, что не оказался трусом».
Хенни, ничего не сказав, склонила голову над шитьем. Весь день с хмурого темного неба валил густой снег; внезапно сильный порыв ветра бросил в окно струю снежной крупы, и она с шумом рассыпалась по стеклу. Ужасно находиться на улице в такую погоду! Ужасно лежать в земляной яме и ждать, ждать…
