А про себя он подумал: мальчику потребуется чуткое руководство, и нам придется проявлять безграничное терпение. Какой бес вселился в него вчера? Было ли его поведение продиктовано стремлением доказать свою независимость? Словно желая смягчить резкость своего предостережения, он взял Айрис за руку.
– Пойдем. Был такой длинный день. Пойдем спать.
Прошло некоторое время, прежде чем обстановка в доме разрядилась. По молчаливому уговору никто не вспоминал про бар-мицву. Фотографии, сделанные на празднике, убраны, и можно подумать, что его вообще не было.
Стив знал, что все обсуждают его пребывание той ночью в доме бабушки. Он считал, что она рассказала родителям, как ей, по ее мнению, удалось переубедить его – прочитав отрывок из одной книги. В комнате наверху, после того, как дедушка давно ушел спать, отказавшись от дальнейших попыток образумить Стива, она достала с книжной полки книгу и протянула ее мальчику.
– Вот. Твой дедушка показал мне это много лет назад. По-моему, изумительные слова. Посмотрим, что ты скажешь. Это эссе, написанное Толстым в 1891 году. Оно посвящено евреям. И своим мягким голосом, в котором все еще проскальзывал акцент уроженки Центральной Европы, она зачитала отрывок из эссе. Писатель видел в евреях источник, колодец, из которого другие нации и народы черпали свои религиозные верования. Евреи первыми сформулировали понятие свободы, они олицетворяли собой социальную и религиозную терпимость.
Длинным отполированным ногтем, покрытым розовым лаком, она подчеркивала слова, словно желая придать им еще большую значимость. Стив представил, как потом она сказала родителям: «Вы должны понять мальчика. У него есть и совесть, и чувство ответственности. Я убеждена, что эти слова дошли до его сердца».
Да, это были прекрасные слова, вышедшие из-под пера гениального писателя, но не они в конечном счете сыграли главную роль. Его разговор с бабушкой затянулся, было уже далеко за полночь, а они все еще беседовали, и он увидел, что она стала уставать. Днем, со своими блестящими рыжеватыми волосами и легкой походкой, в ярких платьях, она была совсем непохожа на бабушек, которых он встречал в домах у своих друзей, но при электрическом свете стали заметны глубокие тени у нее под глазами, и мальчик впервые с удивлением осознал, что она стара.
Внезапно она перестала убеждать его, приводить новые аргументы, словно силы оставили ее, и, повернувшись к нему, произнесла:
– Мне больше нечего добавить, Стив. Теперь ты должен сделать свой выбор.
Ее лицо, когда она встала, собираясь уходить, сказало ему лучше всех тех слов, которые он услышал за последние несколько часов, что значит для нее утренняя церемония. К его собственному изумлению, сердце его исполнилось сострадания, и он понял, что ему нужно делать.
Как же благодарна она была! Она поцеловала и благословила его, и он вырос в собственных глазах, почувствовав себя совсем взрослым и великодушным.
Этой весенней ночью дом стоял темный и притихший под ясным небом. Стив вылез из кровати и пошире раскрыл окно. Акация, оказавшаяся на уровне его глаз, будто плыла в серебристом тумане. За ней, в глубине двора, угадывались темные влажно блестевшие стволы деревьев, с карниза дома капала вода. Он стоял неподвижно, вдыхая прохладный ночной воздух, и вместе с воздухом, наполнившим его грудь, к Стиву пришло ощущение радостного подъема. Он проговорил вслух:
– Я совершу в жизни что-то значительное. Не знаю, что именно, знаю только, что совершу это.
4
Повесив трубку, Пол повернулся к Ильзе.
– Мег говорит, что Тим поедет в Израиль вскоре после нас и успеет застать нас там. Он едет в составе университетской группы на Рождество. К тому времени наше месячное пребывание будет уже подходить к концу, но последние два-три дня мы все-таки сможем провести вместе. Я сказал ей, что мы остановимся в «Царе Давиде».
– А молодой человек, которого занимал вопрос, что он унаследовал от своих еврейских предков? Я помню.
– Кстати, очень немного. Еврейской крови хватило лишь на то, чтобы придать Тиму некоторую, ну, скажем, колоритность, но тревоги и проблемы этого, веками подвергавшегося гонениям, народа, ему чужды.
Почти три года прошло со времени его последней встречи с Тимоти, и Пол с нетерпением ждал того момента, когда снова его увидит. Он внимательно следил за тем, как складывается судьба Тима, да и других детей Мег. Его интересовало, какими, в конечном счете, станут сыновья и дочери человека в высшей степени аморального, унаследовавшие его незаурядный интеллект и получившие вдобавок блестящее образование. К счастью, их матерью была Мег, положительная от природы в самом простом, старомодном смысле этого слова.
– Да, – продолжал он сейчас, – я с удовольствием познакомлю его с этой новой старой страной.
– Просто не верится, – воскликнула Ильза, – что наконец-то мы действительно едем! Если бы ты знал, как мне всегда этого хотелось.
Он улыбнулся.
– Думаю, кое-какое представление об этом я имею. Помнится, ты пару раз говорила мне о своем заветном желании.
– Давай поедим. Я заморозила бутылку шампанского, надо же отпраздновать это событие.
На столе в углу ее маленькой гостиной стояли ярко-голубые тарелки и плетеная корзинка с маргаритками. С пластинки на проигрывателе лились нежные чистые звуки увертюры к «Волшебной флейте» Моцарта. Из кухни доносился запах кофе, сладкой выпечки и какой-то более сложный запах – вроде бы тимьяна и розмарина. Жареный барашек, догадался Пол, втягивая носом воздух. В любом случае что-то изысканное, потому что Ильза была прекрасной кулинаркой.
– Помочь чем-нибудь? – спросил он, заранее зная ответ.
– Нет, не надо. Тут и одной-то повернуться негде. Посиди, расслабься. Видит Бог, тебе это
