Появившись в Теплице, она тут же оказалась в обществе графов, маркизов и баронов, среди которых, как и везде, встречались немцы, итальянцы и венгры, все сплошь профессиональные игроки – люди изысканные и умные.
– Когда им в руки попадает незнакомец, – говорила она с улыбкой, – они умеют войти к нему в доверие, и, если он играет, навряд ли ему удастся от них ускользнуть, поскольку они сговариваются, как мошенники на ярмарке.
Ева совершенно не собиралась становиться жертвой обмана со стороны людей, промышляющих теми же занятиями, что и она сама. Флоринами мадам де Фонсколомб она собиралась воспользоваться совершенно иначе. Вначале она не участвовала ни в каких партиях, предпочитая прогуливаться между столами, чтобы видеть всех игроков и распознать среди них наиболее удачливых и простофиль. Ее интересовали лишь последние.
Поскольку в Теплице Ева еще не успела прославиться своими наиболее впечатляющими магическими фортелями, она с легкостью могла сойти за одну из тех наивных искательниц приключений, расположения которых легко добиться в обмен на несколько дукатов и которые могут представлять опасность разве что для здоровья своих жертв.
Поскольку она не принимала участия ни в одной из партий, шевалье Реали, который, по ее сведениям, ловко умел сбрасывать карту и которого она якобы не узнала, предложил ей партию в фараона на пятьдесят флоринов. Она согласилась играть на двадцать, заверив, что это все ее состояние. Проиграв, Ева выказала такое большое горе, что элегантный маркиз де Шантеней, приятный молодой человек, которого она уже заранее определила как великого олуха, дал ей сто дукатов, чтобы Ева могла отыграться.
Она вновь проиграла. Тогда маркиз утешил ее при помощи пятисот флоринов, которые улетучились уже на другом столе, где священнодействовали от восемнадцати до двадцати понтеров – все профессиональные игроки. Шантеней достал из своего кошелька вексель на предъявителя на тысячу двести луидоров и снова внес аванс за красотку, которая к тому времени решила, что пора перебираться из ассоциации простофиль в братство хитроумных греков. Она поставила на сто дукатов, разыгрывая вторую и третью карты, и, постоянно удваивая ставку, похоже, уже собиралась сорвать банк. Увидя, что они близки к тому, чтобы остаться с пустыми кошельками, понтеры пожелали на шестой талии выйти из игры. Но мсье де Шантеней сказал, что Бог был бесполым существом и что лучше им не нарушать его заповеди. Для одного из игроков, который поначалу не пожелал его слушать, маркиз добавил, что он не такой неловкий в обращении со шпагой, как с картами, и вполне готов предоставить доказательство этого первому же из господ, кто захочет выйти из игры без его на то согласия.
Ева закончила игру, обобрав партнеров подчистую. Она выиграла десять тысяч флоринов и была очень довольна тем, что смогла вернуть переводной вексель мсье де Шантенею. Впрочем, он тут же вознамерился подарить его прекрасной незнакомке, если, конечно, такая сумма не покажется ей недостойной ее красоты, которая, как он сам понимал, вообще не имеет цены. На что Ева ответила, что ее нельзя купить, но она никогда не откажется обратить в жаркие ласки флорины честного человека.
Вечер они завершили в постели красавицы, где маркиз повел себя еще расточительнее, чем за карточным столом.
– Раз этот молодой человек получил такое удовлетворение, я бы сказала, что он отнюдь не был одураченным вами простофилей, а скорее вашим должником, – заметила мадам де Фонсколомб.
– Как я – его, поскольку, когда он взял штурмом мою крепость в шестой раз, мое сладострастие было настолько истощено, что мне пришлось притворяться, чтобы не показаться ему невежливой и не испортить впечатление от этой ночи.
– Значит, ему не удалось в седьмой раз устроить для вас жертвенное возлияние? – спросил Джакомо, грусть которого по поводу своего преклонного возраста наконец сменилась улыбкой.
– Конечно удалось, причем он сделал это превосходно! Но чтобы восстановить свои силы, для начала мы предались сладкому сну. Пробудившись, я приказала подать обильный ужин, поскольку после этой чудесной ночи мы проспали целый день. В течение часа мы наслаждались изысканной едой, отдавая должное Бахусу. После мы снова принялись за наше увлекательное сражение и продолжали его до рассвета.
– И насколько успешно ему удалось воздать должное вашей красоте на этот раз? – полюбопытствовал Джакомо.
– Он продемонстрировал мне свою доблесть шесть раз, причем так отменно, что в конце концов мне пришлось просить пощады.
– Шесть раз – сифуа,[31] – как эхо, повторил Казанова, – это прозвище, которое носила некая Тиретта, с которой я был знаком целый час в Париже в 1756 году.
– Итак, ваш юный Шантеней будет отныне «Маркизом де Сифуа», – произнесла со смехом мадам де Фонсколомб.
Полина в течение всей этой игривой беседы не произнесла ни слова и не выразила никаких эмоций. Она вознесла свои мысли на уровень такой серьезности, что ее остроумие, если так можно выразиться, оказалось замороженным. Несмотря на природную красоту, она постоянно сдерживала себя, и поэтому в ее поведении часто ощущались излишняя напряженность и натянутость.
Мадам де Фонсколомб подумала, что все любовники, которых могла бы иметь Полина, оставляли бы ее одинаково неискушенной. Молодая женщина вовсе не была добродетельной, поскольку добродетель, сдаваясь на милость победителя, лишь способствует сладострастию, после того как препятствие к этому устранено. К тому же она была не лишена темперамента, о чем свидетельствовал румянец, часто заливавший ее лицо, как, впрочем, и пробегавший время от времени по телу трепет и вырывавшиеся из груди вздохи. Но Полина была неспособна на самозабвение, которое могло бы отвлечь ее от своей персоны. Она портила себе удовольствие, постоянно анализируя свои ощущения и действия. Она считала, что женщина может проявить себя наравне со своим любовником, лишь соперничая с ним. Отважной якобинке не приходило в голову, что ей было бы гораздо легче превзойти противоположный пол в получении наслаждений, подчиняясь собственной природе, а главное, что после этого она с легкостью смогла бы подчинить мужчину во всем остальном.
Итак, мадам де Фонсколомб догадалась, какой горький вкус имела эта ночь, о которой ни Полина, ни Казанова не хотели говорить. Также она представила, какие выводы неминуемо мог сделать мужчина семидесяти двух лет, оказавшись в такой ситуации. И она приняла решение доверить Еве волновавшие ее мысли. Старая дама считала ее способной сохранить эту тайну, к тому же она была высокого мнения об особых талантах молодой женщины. Она очень надеялась, что та сумеет привести дело к счастливой развязке.
Ужин в тот вечер был изрядно оживленным, благодаря неожиданным признаниям падре, который,
