навеки! И лишь пламя костра может очистить от проклятия твою душу!
Настал черед высказываться другим судьям.
– Смертная казнь, – сказал Унрик.
– Монастырь, – сказал Раймунд и с надеждой взглянул на Лонгина.
– Смерть, – проговорил тот.
Итак, трое против одного. Но остался главный, чье решение еще может все изменить.
Принц оглядел собравшихся.
– Теперь я выношу свой приговор. Обвиняемая Адриана, называвшаяся также Странником, будет сожжена на костре, на который ее возведут в покаянной рубахе, босиком и с петлей на шее, в знак признания своих грехов. Что до срока казни, то я предпочел бы, чтоб она совершилась скорее. Пусть его преосвященство назовет ближайший подходящий день.
– Завтра воскресенье, – сказал епископ. – В воскресенье не казнят. Грех.
– Значит, послезавтра, в понедельник. Казнь состоится во внешнем дворе замка. Буде жители окрестных деревень придут посмотреть, им не препятствовать, но охрану поставить должную. Я кончил.
«Как он молод, – думал Раймунд, – совсем мальчишка. И как он, должно быть, завидовал Страннику, своему ровеснику, но уже совершавшему подвиги, Страннику, который был свободен в своих поступках и которого все любили – не по обязанности. Зависть двигала его поступками, и когда перед ним очутилась эта девушка, он все еще видел на ее месте Странника в плаще с серебром… и хотел его унижения… А когда понял, что унижения не будет, он согласился с ней расправиться».
– Твоя кончина будет христианской, – успокоительно сказал епископ. – Сегодня же я пошлю к тебе исповедника.
– Исповедника так исповедника, – проговорила она. Это были ее первые слова за день.
– Наконец-то мы с этим покончили! – возгласил Унрик.
– Нет, не покончили, – Раймунд сам удивился звучанию своего голоса. – Последняя воля…
– Ах, да… – Епископ все же уважал обычаи. – У тебя есть какое-нибудь желание, которое суд может выполнить?
– Есть. Покойников ведь принято обмывать, а так как меня сожгут, то и обмывать будет нечего. Пусть мне дадут последний раз в жизни помыться в горячей воде… и сменят прелую солому. Хочу пойти на казнь чистой душой и телом.
Для епископа это прозвучало очередным издевательством над правосудием. Для Лонгина – лихим вызовом перед лицом смерти. И только Раймунд понимал, что ничего такого не было. Просто она высказала естественное желание человека, долго просидевшего в грязном и сыром подземелье. Ничего преступного в этой просьбе нельзя было усмотреть, и Адриане пообещали дать то, что она требует. Больше она ничего не сказала, и суд, наконец, закончился. Когда все ушли, Лонгин сказал Раймунду:
– А все-таки жаль. Родись она мужчиной, был бы неплохой солдат.
– Но ты сам сказал: «Смерть».
– Мало ли кого мне бывает жалко. Епископ, хоть я его и не люблю, правду молвил. Порядок есть порядок. А в армии – прежде всего.
В это время Унрик, как некий дух, носился по всему замку. Он выбрал трех надежных женщин среди служанок, которые должны были следить за Адрианой, пока она моется. Он послал проверить, не отсырели ли дрова, заготовленные для костра. Он отдавал множество других распоряжений. Он наслаждался.
Епископ молился. Он чувствовал себя великим грешником, ибо слишком погрузился в мирские дела и забросил свою епархию в Эйлерте. Он думал, какую наложить на себя епитимью. Вечером того же дня Адриану посетил духовник, который должен был сопровождать ее на костре. Он хотел услышать исповедь приговоренной. Пробыл в темнице недолго, и, когда вышел оттуда, на лице его читалось явственное разочарование.
Раймунд не делал попыток увидеться с Адрианой. По опыту знал, что среди приговоренных много людей, которым перед смертью нужен исповедник и утешитель, но встречаются и такие, что до последней минуты хотят оставаться в одиночестве. К ним принадлежала и Адриана. «Когда закончится мое земное странствование…» – вспоминал он ее слова. Без сомнения, она умрет достойно. Только этим ему и остается утешаться.
Кончился беспокойный день. Улеглась суета, и морозная ночь на несколько часов отгородила людей от их забот. А утром весь замок разбудило известие, что у ворот стоит Вельф и требует, чтобы его впустили.
Раймунд услышал эту новость одним из последних. Он уснул под утро, и разбудил его топот в коридоре. Среди множества неразборчивых голосов он услышал повторяющееся имя Вельфа Аскела. Из окна его комнаты ничего не было видно, и он поспешил выйти. На лестнице он столкнулся с Эсберном.
– Вельф здесь? Как он успел? Много с ним людей?
– В том-то и дело, – Эсберн непонятно скалил зубы, – что с ним нет людей. Вернее, всего только двое. И никто ничего… – он махнул рукой и отошел. Раймунд направился к себе, чтобы взять плащ и идти к воротам. Тут Торвальд тронул его за локоть.
– Они тебя зовут.
«Они» уже собрались.
– Вот, – кричал Унрик, – не послушались меня – дождались!
– Где Лонгин? – спросил Раймунд, оглядевшись.
– Он в караульной башне, – ответил Теофил. – И вообще, почему их не впускают? Что могут сделать три
