привыкнуть к очаровательным видениям, которые пламя отбрасывало с пылу с жару нам в лицо. Маленький демон присел на корточки перед Винсентом, который едва удержался, чтобы не отодвинуться.
– Изыди, сатана, – снова сыронизировал Жером. Винсент попросил его не трогать сатану и Иуду. С гордой решимостью он нацепил браслет на руку Анаис.
Тогда девушка обняла его и опрокинула на подушки, раскиданные по полу. Жером пояснил:
– Она тебя благодарит.
– Но я не хочу! – завопил Винсент, пока Анаис пыталась расстегнуть ему рубашку.
– Ты прав, – согласился Жером. – Ей надо благодарить твою бабушку.
Анаис раздевала Винсента, Винсент сопротивлялся: Анаис продолжала свое дело со всевозрастающей энергией, а Винсент отбивался и кричал, что это мы виноваты в том, что Анаис так себя ведет, ведь мы только и делали, что развращали ее. Жером согласно кивал и поощрял Анаис не ослаблять натиск. Но пыл девушки начинал ослабевать, потому что Винсент не оценил проявления ее благодарности, и ее ласки утратили свою непосредственность. А все, что ни делала Анаис, она делала искренне. Она не была способна принуждать себя.
– Мы можем оставить вас одних на некоторое время, – глумливо предложил Жером.
Он не ревновал. Это уж точно. Он был в восторге от своей маленькой львицы. Ему хотелось, чтобы все увидели ее лучшие номера, ее самые сногсшибательные трюки. Он попустительствовал ей из бахвальства. Ведь дрессировщик-то он! Он и представить себе не мог, что Анаис без него обучилась всему, что знала. Они знакомы всего несколько месяцев? Неважно. До их встречи Анаис не существовало. В общем, почти. Она отлично иллюстрировала теории о женщинах, сексе и наслаждении, которыми он охотно делился. На его взгляд, Анаис была живым доказательством того, что подлинная анархия возможна и что она прежде всего подразумевает сексуальную свободу. Так что Жером по вполне веской причине позволял Анаис спать с кем угодно. Ему в голову не могло прийти, что она обходилась без его разрешения, а ее капризы не имели ничего общего с философией. Он простодушно полагал, что думает за нее: убеждал себя, что именно по его воле она вытворяет вот это в соседней комнате или прямо у него на глазах. Он позволял себя обмануть из интеллигентской честности, чтобы совладать со своими собственными противоречиями.
Пламенным поцелуем Анаис неожиданно смела оборону Винсента. Но это уже было только ради шутки, так как она наконец оставила его и припала к груди Жерома. Послушно, так сказать.
Жером спокойно овладел Анаис. И браслетом, который к ней прилагался. Он приподнял руку девушки и нарочито долго рассматривал украшение. Спросил, подначивая: «Настоящие или стекло?»
Винсент не удостоил его ответом: бриллианты были такие же подлинные, как и все остальное, такие же настоящие, как нежный дар плоти, мягко колышущейся против торса Жерома.
Тот был великолепен, украшенный Анаис: бриллианты голубыми огненными язычками лизали запястье цвета слоновой кости, гранаты из хны пламенели у темного сочленения бедер. Тогда он набросился на меня. Он хотел, чтобы и я, в свою очередь, признался в своем вожделении.
– Платье было лишним, – сказал он мне. – Анаис правильно сделала, что его сожгла. – И добавил, обращаясь к девушке: – Тебе нужны бриллианты. Сверкающие капельки на груди и животе. И больше ничего. – Снова повернулся ко мне, широким жестом явив моему восхищенному взгляду живую картину из Анаис, дерзкой наездницей сидящей у него на коленях: – А как бы ты ее нарядил?
У меня вырвался такой ответ:
– Однажды ты выгонишь ее на панель. Из тщеславия. Будешь ссужать ее прохожим, чтобы доказать самому себе, что она твоя и ты можешь делать с ней все, что хочешь.
– Ты так говоришь, потому что не смеешь ее трахнуть. Тебе этого до смерти хочется, но ты не смеешь. Из-за меня. Ты боишься, что мне это будет не по нутру.
– Это тебе будет совсем не по нутру, потому что это будет означать, что Анаис сыта тобой по горло.
Анаис слушала, но не относилась к нашей перепалке серьезно. За кем останется последнее слово – за Жеромом или за мной, – предстояло решить ей. Посмотрим, когда.
Винсент живет в Авиньоне или в пригороде: во время фестиваля он время от времени оттирает бензином и хозяйственным мылом черное масло с рук и приходит на спектакль. Он угощает себя театром, это естественно. К тому же старый институтский товарищ, ставший теперь писателем, представляет свою пьесу: нашему Винсенту хочется посмотреть эту пьесу, это тоже нормально.
Через несколько вечеров после премьеры я заметил его в очереди в билетную кассу. Я подошел. Нет- нет! Давай мы будто бы не знаем друг друга. Так будет лучше смотреть твою пьесу. Ладно! Я все-таки куплю билет. Не надо. Винсент хочет остаться совершенно беспристрастным: он сам заплатит за зрелище, как все. «Поговорим после спектакля. Я выскажу тебе свое мнение. Без всякого снисхождения».
Двумя часами позже мы уселись на террасе соседнего бистро. Винсент начал с тяжеловатых комплиментов, с дифирамбов: это в его стиле. Я ждал продолжения. С ним всегда надо ждать продолжения. Люди никогда не меняются полностью. Человек с высшим образованием, ставший заправщиком, меняется не больше, чем любой другой. Этот человек скрывал свои мысли. Он всегда будет их скрывать.
– Что меня немного удивило в сюжете, – обронил он наконец, – так это что девушка бросила их обоих, не выбрала никого.
– Так и было задумано, чтобы удивить, – сказал я угрюмо.
– Да нет, тут не удивление, а разочарование. Я уверен, что многие зрители были разочарованы.
– Надо бы у них спросить.
Винсент покачал своим стаканом, глядя, как кружатся кубики льда, тающие в виски. Он не торопился, и эта его неторопливость истощала чужое терпение.
– Тебе нравится эта тема, – продолжал он, – двое мужчин возле одной женщины. Или трое. Почему бы не трое? А она не решается, никак не может выбрать. Такая ситуация повторяется в нескольких твоих романах.
– Она встречается у многих авторов.
