Спустил меч. Разодрал ризы. Залился слезами ярости.
И падали слезы, падали бриллиантами, трезвоня в окнах.
Взлетел.
И с высей конем оборвался: потоком снегов писал над городом.
Тень конки, неизменно вырастая, падала на дома, переламывалась, удлинялась и ускользала.
Ветер был вьюжный, бодрый.
Кто-то, знакомый, сидел в конке. Пунсовый фонарь отражался в тающем снеге.
Отражение мчалось на снеге — на талом снеге спереди рельс.
Чертило лужи пунсовым блеском: дробилось и пропадало.
Тень конки, неизменно вырастая, падала на дома, переламывалась, удлинялась и ускользала.
Толпы людей, из домов выбегая, бросались в метель, снегом дышали, утопали и вновь выплывали.
Кто-то, все тот же, кутила и пьяница, осыпал в ресторане руки лакея серебряными, ледяными рублями: все проструилось в метель из его кошелька, и метельные деньги блистали у фонарей.
Проститутка, все так же нападая, тащила к себе, раздевалась, одевалась и опять выбегала на улицу.
Подруга клонилась к Светловой своей шляпой с пышными перьями, прижимая муфточку к лицу, ей лукаво шептала.
Светлова, клонясь к головке подруги шляпой с пышными перьями, ее меховой руки коснулась маленькой муфтой.
С лукавым смехом клонились друг к другу пышными перьями, оглядываясь на прохожего, ласково и бесстыдно.
Да: в магазине модного платья они утопали в шелках и атласах, то ныряя лицами, то вырастая.
Грустный призыв, из пурги вырастая, бил снеговою струею, сердце ласкал, уносил, уносил.
Его бледные руки тянулись в пургу, как и в детские годы когда-то.
Улыбались друзья. Он не видел друзей: пробежал мимо них куда-то.
Будто звали его, как и в детские годы, куда-то.
Седой мистик клонился, как метельный старик из бледных вихрей, и леденелая трость хлестала по мостовой. Адам Петрович клонился в метелях, и леденелые десницы упали к нему на плечо.
Снежные руки хрустальных скелетов то замахивались над ними, то просыпали белоградную дробь.
Мистик сказал:
«Метет: снежный дым времени метет образ рока, и снежные кудри его вам провевают в лицо».
Пропел в пурговом хохоте: «Кто-то встает между ею и вами».
Побежал навстречу почтенный полковник.
Пели крылья, шипели, вскипали, и почтенный полковник рвался в пургу бобровым воротником.
Да, вот — бритое лицо вывихрилось на них из белоцветных облаков снега.
Вывихрилось из снега.
Вот полковник накрыл старца-вьюгу бьющим крылом шинели; смеясь, покосился — смеясь, покосился.
Смеясь, покосился.
Над домами вихряной иерей конем вздыбился, конем вздыбился.
Вздыбился.
Снежный дым яро клубился, у его ног клубился; и горсти лучевых молний снежных зацветали и отгорали.
Его руки копьем то замахивались, то потрясали копьем, и копье, ледяное копье стучало по крышам.
Кричал в вихряной ярости: «Кто пойдет на меня?
Затоплю, проколю его, иссеку колким снегом».
Пеной вскипал и пену разливал на прохожих, пену.
Точно стаи брызнувших копий слепительно просверкали из морозных дымов снега.
Полковник стоял среди них, точно из снега сотканный, запорошенный.
Только сказал: «Метель завивается».
Махнул фуражкой, взлетевшей над головой Адама Петровича, как бы угрожая: «Вот тебя… я на тебя!
Вот я».
Повел он плечами. Убежал в снега. Перед ними плясали снега.
Вышел из снега и ушел в снег.
Вздымился над домами иерей — клубящийся иерей, взметенный.
Взревел: «Все разрушается».
Замахнулся ветром, провизжавшим над домами, как мечом: «Вот я: на вас.
Вот я».
И снежил он парчами. Засквозили снега. В них он промчался.
Вышел из снега и ушел в снег.
Мистик сказал:
«Вот полковника занес над вами рок, как меч карающий.
Бойтесь его: вот бойтесь полковника».
Бешеный иерей надо всем занес меч свой карающий:
«Задушу снегом: разорву ветром».
Это был метельный иерей, конем вздыбившийся над домами, — в бриллиантах, отгоравших… и зацветавших.
Это льдяные руки его грозно копьем потрясали, в окно стучали.
Точно вихряною местью рассыпался, вновь вставал. И вновь рассыпался. И несся лес копий всадников старинных, вечно-метельных, мстителей все тех же.
Шел в снегах ясный странник.
Морозный бархат похрустывал у его ног и горстями бриллиантов по снегу разлетался.
Но покинутый город то грустно обертывался, то вздыхал и нес в просторы молитвенный мед.
«Там взроился мой улей. Они там меня ждут, только и думают обо мне».
Ветер вздохнул: «Ну, только ждут».
Поцеловал: ах! — бросил под ноги золотой рой.
Бросил.
И стая солнечных пчелок ринулась на него: облепила золотом ноги.
В Тебе, Господи, — снег, в Тебе, Господи, — счастье.
Небом Ты — лебедь, небом Ты — белый, смертию смерть поправ, Ты над нами восстал.
Перьями бей в лазури, снегами риз — провей, одари.
Да: пропоют снеговые псалмы на метельной обедне.
Господу помолимся.
Кровь заката багряная вином снежным вскипела: причастники, приступите.
