одном из кресел для посетителей сидел его брат – Роберт Фрэнсис Кеннеди, занимавший в настоящее время пост министра юстиции. Оба – и президент, и министр – выглядели усталыми и словно чем-то огорчёнными. Ещё Питер Бак заметил, что рабочий стол президента буквально завален бумагами: громоздились папки, отдельной кучей лежали письма в аккуратно вскрытых конвертах, без видимой системы были разложены фотоснимки.
«Мистер Бак?» – спросил Роберт Кеннеди, будто бы на персональный вызов президента мог прийти кто- нибудь другой.
«Да, это я», – переводчик слегка поклонился.
Бак помнил ещё президента Эйзенхауэра, а потому двое сравнительно молодых политиков, благополучие которых основывалось не столько на личных заслугах, сколько на происхождении, не производили на него впечатления. Другое дело, что сегодня они олицетворяли собой высшую власть в Америке, а значит, и во всём мире – Питер Бак был из тех людей, кто верил во всемогущество Нового Света в целом и звёздно-полосатого флага в частности.
«Очень рад знакомству с вами», – сказал министр, одаривая переводчика фирменной улыбкой.
«Я очень польщён, сэр», – отвечал Бак.
Президент Джон Кеннеди наконец-то повернулся к вошедшему и жестом пригласил его садиться. Питер Бак послушно занял свободное кресло и приготовился слушать. Президент тут же уселся на своё место и, сцепив пальцы, обратился прямо к переводчику:
«Мистер Бак, вы, должно быть, слышали моё выступление и знаете, в каком сложном положении мы все оказались. Однако то, что я говорил в обращении к народу Америки, ещё не вся правда – это только часть её. Полная правда куда прозаичнее и драматичнее».
Он сделал паузу, давая возможность Баку осмыслить услышанное, но тот только кашлянул в кулак и смущённо признался:
«Извините меня, мистер президент, но я не слышал вашего выступления».
Видимо, на какое-то время братья Кеннеди утратили дар речи. Они оба уставились на переводчика администрации президента, словно он был жукоглазым пришельцем с Марса, вроде тех, которых рисуют в обожаемых Баком-младшим комиксах. Потом переглянулись и Джон Кеннеди сказал:
«О чем-то подобном меня и предупреждали. Это есть в досье…»
«Тем лучше», – загадочно отозвался Роберт Кеннеди.
Президент снова посмотрел на Питера Бака, который смиренно сидел в кресле, положив руки на колени.
«Нам нужно, чтобы вы перевели с русского одно письмо, – сообщил Джон Кеннеди. – Это очень необычное письмо, и оно поступило к нам по необычным каналам. Для нас важно, чтобы при переводе не было упущено ни одной, даже самой мелкой, детали. От этого зависит не только национальная безопасность, но и будущее всей нашей страны».
Питер Бак осторожно кивнул.
«Я буду внимателен, господин президент, – пообещал он. – Я осознаю всю меру ответственности…»
Братья Кеннеди снова переглянулись, и министр разочарованно покачал головой.
«Объясни ему, Джон, – потребовал он. – Пусть ему тоже станет страшно».
И президент Кеннеди «объяснил». Он рассказал Баку о событиях последних дней, которые совершенно ускользнули от внимания переводчика. Оказывается, всего лишь в сотне ярдов от его кабинета последнюю неделю принимались решения, которые могли в корне изменить ход истории. Настолько изменить, что вместо Белого дома и самого Вашингтона сейчас могла бы расстилаться выжженная пустыня от горизонта до горизонта, а тонкости любимой американской юриспруденции, в которые Питер вникал с таким тщанием, что не замечал ничего вокруг, навсегда утратили бы смысл. Впрочем, могло быть и наоборот, и тогда утратило бы смысл не образование юриста, а как раз знание русского языка.
Джон Кеннеди рассказал, как утром 19 октября ему в этот кабинет принесли десяток фотоснимков, которые и теперь лежали на президентском столе. Мистер Бак может взглянуть на них и убедиться своими глазами в реальности угрозы национальной безопасности США. 19 октября президент Америки узнал, что к виску его страны приставлен револьвер. Разговаривая с переводчиком, он так и выразился: «Револьвер приставлен к виску Америки». Место пуль в этом «револьвере» занимали советские баллистические ракеты SS-4, которые были тайно доставлены на мятежную Кубу. Точное их количество пока установить не удалось (предполагалось, что около тридцати), однако и одной такой ракеты было достаточно, чтобы уничтожить любой из крупных городов США, находящихся на Восточном побережье, включая Вашингтон. При этом Советы явно провоцировали конфликт: они не только осуществили тайную доставку ракет на Кубу, они не пожелали признать факт их размещения на острове после того, как правда всплыла наружу.
С того момента, когда президенту Кеннеди были представлены данные фоторазведки, кризис только разрастался. Проходили встречи и консультации. В ходе многочисленных дискуссий Совет национальной безопасности выработал единственно правильное решение: блокировать Кубу с целью недопущения дальнейших поставок вооружений. Президент Кеннеди объявил об этом решении открыто в обращении к нации 22 октября, о котором Питер Бак, к стыду своему, ничего не слышал: сказалось отсутствие какого- либо интереса к политике. А между тем это было очень важное обращение, поскольку в нём Кеннеди не только раскрыл тайные замыслы Москвы и объявил о блокаде Кубы, но и сделал недвусмысленное предупреждение: любая советская ракета, запущенная в Западном полушарии, приведёт к полномасштабному ядерному удару по СССР. И для того, что его предупреждение не показалось кому-то голословным, издал приказ о переводе Стратегического воздушного командования из состояния Defcon-5, обычного для мирного времени, в состояние «повышенной боевой готовности» Defcon-3.
«Мир и свобода, – объявил президент Кеннеди лозунг нового времени, – а не мир ценой свободы».
Москва ответила вызывающе. Для начала она не пожелала замечать кризис. Когда поздним вечером 23 октября министр юстиции Роберт Кеннеди, являющийся членом Совета национальной безопасности, посетил частным порядком советское посольство, чтобы выяснить позицию руководства СССР по животрепещущему вопросу, посол Анатолий Добрынин сделал вид, что не в курсе проблемы, и всячески отрицал наличие каких-либо ракет на мятежном острове. Более того, вечером 24 октября Никита Хрущёв прислал письмо, в содержание которого президент своего переводчика посвящать не стал, но охарактеризовал как «задиристое».
Ответ Джона Кеннеди (оформленный также в виде письма) был резок, но соответствовал ситуации. Существующее соотношение сил было явно не в пользу Советского Союза: только по ядерным боеголовкам Соединённые Штаты превосходили Советы почти в семнадцать раз (пять тысяч зарядов против трёхсот!). И вновь американский президент подтвердил свои слова делами: в войсках была объявлена полная боевая готовность Defcon-2, включающая по регламенту готовность к ядерной войне.
Видимо, это произвело впечатление. Русские совещались больше суток, и 26 октября от Хрущёва пришло примирительное письмо, в котором советский «премьер» высказал согласие убрать ракеты с Кубы при условии, если США раз и навсегда откажутся от планов насильственного свержения режима Кастро и оккупации этого островного государства.
На подобных условиях уже можно было бы вести переговоры, но вслед за этим появилось новое письмо, в котором Хрущёв изменил требования, – теперь он настаивал на том, чтобы правительство Соединённых Штатов не только обязалось никогда не нападать на Кубу, но и отдало приказ о ликвидации баллистических ракет средней дальности, размещённых в Турции!
Во всей этой истории с перепиской Джона Кеннеди более всего возмутила вызывающая непоследовательность Хрущёва. Советский лидер словно бы играл в какую-то одному ему понятную игру, не подозревая, видимо, что долго так продолжаться не может и раньше или позже ему и его стране придётся отвечать за свои слова и поступки. «Ястребы» в Совете безопасности требовали крови, и братья Кеннеди уже склонялись к тому, чтобы поддержать их план нанесения превентивного удара по Советскому Союзу, когда президент получил четвёртое письмо из России.
Это письмо пришло не обычным порядком, а потому обращало на себя внимание. Оно было написано по-русски, от руки, на кремлёвском бланке с гербом Советского Союза. В другое время и при других обстоятельствах президент отправил бы это письмо в канцелярию Госдепартамента, чтобы там проделали все соответствующие процедуры по его регистрации и подготовили перевод. Однако ему пришлось отказаться от обычной практики, потому что это письмо появилось на столе президента совершенно
