ребёнка, то знает он, что это его желание.
Вы же даёте ребёнку жизнь, зачем же вы её у него отнимаете? Получите ли вы то, что отняли? Так на что вы рассчитываете, или поступаете так из мести к нему за своё детство?
Да, страх ваш молчать будет, неслышно говорить будет он, как говорят только книги. Но поднимет он голову, когда придётся расплачиваться вам по счетам вашим! Тогда и прочтёте вы то, о чём умолчали вы!
'Брак — это ритуал', — говорите вы. И я говорю так же. Но для чего были созданы ритуалы ваши, если не из потворства страху вашему?
Зачем хоронили вы царей ваших во дворцах, если не боялись вы смерти? Зачем при встрече голой рукой пожимали вы руку голую собеседника вашего, если не хотели узнать, не держит ли кинжал он в перчатке своей? Зачем, тостуя, ударяли вы кубком о кубок так, чтобы напитки ваши перемешались в них, если не хотели вы убедиться, что товарищ ваш не подсыпал вам яду?
Все ритуалы ваши — плоть от плоти своей страх ваш! Так что же вы похваляетесь тем, что брак для вас ритуал? Тем, кто близок, не нужны ритуалы!
Заверения получая, не получаете вы сердца открытого и своего сердца вы тем не открываете. Так зачем же вам брак ваш, если скрыты сердца ваши друг от друга?
Знаете ли вы, что ищете в браке то, что дать может вам только дружба, а в дружбе то, что цените вы в браке? Всё перемешалось в смятенном сознании вашем!
И выходит так, что мужчина у вас тонет в браке, как баржа пробитая, а женщина успокаивается, словно океан после шторма, но не более того, не более!
Слаб утопленник для дружбы, а пашня, быльём поросшая, слаба родить. И нет у вас ни друга, ни сына. Ибо сын ваш — сорняк, ибо не хочет родить пашня, покойная, как океан замерший. А друг ваш — водолаз, погружённый в воды жены вашей. И что бы ни делали вы для друга своего, всё через жену его перестанет быть вашим и не станет его.
Жена для мужчины — привязь. Муж для жены — предел. Но может жить женщина внутри предела своего, ибо привыкла она быть внутри и не может иначе. Но мужчина на привязи, что пёс озлобленный, пёс озлобленный и голодный.
Спрашиваю я женщину о мужчине, но не о муже. Не о женщине и не о жене спрашиваю я мужчину, но о друге и сыне. Скучен мужчина, говорящий о женщине, и о жене говорящий так же мне скучен, ибо утопленник он, а мне пусто с утопленником, ибо производит он пену вместо дыхания!
Нуждается мужчина в созидании Нового, и путь этот труден. Женщина создаёт вечное, и всё для неё просто. Как же мужчине создать Новое? Только с другом своим способен жизнь он насытить, и сына своего готовит он к жизни насыщенной. Вечное насыщение — вот Новое, которое создаёт мужчина, сердцем способный к дружбе.
Вечное для мужчины — сейчас. Вечное для женщины — всегда. Сейчас и всегда сойдутся в женщине, но не сойдутся в мужчине. Два сейчас — вот формула дружбы. Новое нужно для Сейчас, но не для завтра, ибо нет ещё завтра!
В дружбе огонь, но не страсть. И заключена в дружбе нежность, но не сладость. Для женщины оставьте вы сладость страсти своей, чтобы сына своего уберечь от чувственной её лавы!
Сталелитейщик мужчина с женщиной, а с мужчиной — кузнец. Друг друга куют мужчины, огонь нежности сияет в их дружбе, так созидается Новое.
Созидают мужчины Настоящее, мужчина с женщинеой — Постоянное. Должно постоянное остаться с женщиной, ибо мужчина создан для созидания Нового. Вот почему сына своего взять должен мужчина от матери.
Должен мужчина способным быть к дружбе, если хочет он быть сыну своему отцом. Дружба — со- бытие с Другим и великий Опыт.
Мужчина, что лишь товарищество знает 'по интересам', не может быть отцом сыну своему, ибо так не Другого, но своё «Я» ищет он в сыне своём. А сын его — Другой, и потому не известно отцу, каким путём пойдёт сын его в жизни своей.
Отец, к дружбе способный, поддержит сына своего в его начинании, ибо не то важно, каков путь, но само созидание Нового — вот что подлинно важно, чтобы жизнь не пустела! Свет насыщает жизнь!
Когда ж достанет в вас света Другого беречь в ребёнке вашем? Когда ж достанет мудрости в вас свет видеть ребёнка вашего и не бояться его? Когда ж достанет в вас нежности ребёнком дорожить вашим так, как он того ждёт от вас?
Не ждите же от ребёнка вашего, что будет он любить вас так, как вы его любите, ибо вы родители ему, а он не родитель вам! Равно и вы ему не дитя его, а он вам дитя!
Знайте же, что для вас он всегда Другой, ребёнок ваш, и вы для него Другие! Так не говорите же ему: 'Нет тебя, но есть мы!', а говорите ему: 'Нечего бояться тебе, ибо мы рядом!'.
Позвольте же Другому жить, и будете вы жить тогда сами. Будьте близки друг другу, и будет счастлив ребёнок ваш!
Так взращивайте же свет в ребёнке вашем, пусть будет он эгоистом! Ибо должны вы знать, что только свет один тени никогда не отбрасывает!»
Так говорил Заратустра.
О СВОБОДНОЙ СМЕРТИ
Блаженная осень! Ещё ни одна осень не доставляла мне столько радости, впрочем, это, верно, не осень, это я сам, благодаря Заратустре.
Мы гуляли с Заром по Елагину острову, и он казался почти игрушечным, сказочным, если в Эдеме бывала осень, то выглядела она, наверное, именно так.
Небо, светлое в своём недвижимом спокойствии, было тёплым, как розовое брюшко моей собаки, если положить на него руку. Нежное осеннее солнце одаривало своим светом кроны деревьев, которые пестрили мягкими цветами детской гуаши — от тёмно-зелёного до золотистого, охры, атласного, сочно-бордового. Под ногами шелестели опавшие листья, щебетали птицы…
А я вдруг испугался: ещё каких-то пару недель — и вся эта красота исчезнет, исчезнет безвозвратно, может быть. Вдруг всё это я вижу в последний раз!
«Как хочется умереть осенью!» — подумалось мне.
Захотелось как-то сильнее вздохнуть, запомнить эту картинку, унести с собой эту красоту!
Я опечалился, что явно не подобало моменту, и мне стало обидно, горестно из-за этого страха, из-за этого предчувствия утраты. На глазах я терял способность беззаботно радоваться красоте, которая была ко мне столь добра.
— Да, много в человеке страха… — протянул я.
— Больше, чем ты думаешь, — со свойственной для него причудливой беспечностью сообщил мне Зар.
— Больше?! — мне стало даже не по себе.
«Куда уж больше?!» — пронеслось в голове.
— А где нет в человеке страха? — спросил я. — В желании?
— Хорошенькое дело! — расхохотался Зар. — В желании! — он не унимался, не на шутку подтрунивая над моим предположением. — Нет, это я должен уточнить! Страха нет в том, что провоцируется страхом? Ха! Страха нет в том, что служит избеганию страха в страхе перед страхом? Страха нет в том, что требует преодоления страха? Наконец, страха нет в том, что обречено на неудачу и страшится своего фиаско? В этом, значит, нет страха? В желании?! — Заратустра смеялся всё звонче и звонче.
Через какое-то время я, конечно, тоже захихикал над собственной глупостью — где уж тут удержаться! Но в голове у меня творилось что-то невообразимое — мир после третьей мировой: уродливая пустыня, покрытая снегом!
