Мы, значит, армяне, а вы на гобое

торгуют, латиносы башмаки чистят, африканцы вообще без штанов — рэп поют. А у нас — русские им, черным, услуживают. А они, рассевшиеся по всей нашей стране, нас же и презирают, за то, что у нас денег нет. Они даже наших русских братков придавили — так, оставили им по рыночку на окраинах… Это как понимать? Нет, я их всех в вагоны погрузил бы, как Сталин сделал, и на Колыму…

И просвещенный Гобоист сейчас почувствовал некое сочувствие к словам милиционера: нет, Колыма — это слишком, но то, что кавказцы, скажем, занимаются по всей России отнюдь не легальным бизнесом — тоже очевидно, при этом утесняя и развращая русское население. И он, хоть и застыдился бы утром этого, сейчас вдруг испытал даже к Артуру, у которого только что ел и пил, смутную неприязнь. В конце концов глупый милиционер был прав: Гобоист много ездил по миру и знал, что во всех странах Запада стоит эта проблема — нашествие с Юга. Но нигде арабы, африканцы, мексиканцы или пакистанцы не обрели столь социально привилегированного положения, и все политические и финансовые нити всегда оставались в руках тех, кого социологи называют представителями титульной нации. Но он, либерал, тут же и оборвал сам себя: нет, так недалеко до фашизма.

— Ага, — произнес шепотом милиционер, вглядываясь в глаза собеседнику, — ты ведь тоже так думаешь, угадал? — Будто мысли читал.

— Так недалеко до фашизма, — повторил Гобоист вслух, как Отче наш. Но тоже отчего-то шепотом. И решил пошутить: — Кроме того, ты же ведь и сам буддист.

— А буддизм фашизму не помеха, — твердо сказал милиционер, проявив удивительное знание предмета. И замолчал… — Пойду, ракетницу отнесу, — вдруг сказал он — как-то подозрительно трезво сказал, с оттенком даже некоторой угрозы. И нехорошее предчувствие посетило Гобоиста.

— Хочешь, я с тобой, — неожиданно для себя предложил он.

— Нет, оставайся. Иди, иди, хачики заждались.

— Ты вернешься?

— А как же! — сказал милиционер Птицын с напором, как будто даже со скрытой угрозой. И Гобоист понял, что возвращаться он не собирается.

Гобоист вошел в дом Артура, сел на свое место за стол на веранде.

— Где мой-то? — спросила с тревогой Птицына.

— Сейчас придет, — соврал Гобоист.

— Он хоть в себе?

— Почти трезвый.

— Это плохо, — сказала Птицына. — Он литр белого вина выпил и поллитра водки. Плохо!

— Да отчего ж плохо-то, если он ни в одном глазу?

— Это он не трезвый. Это он совсем пьяный, когда вот так себя ведет… Как затаивается… У него припадок может случиться. Только б пистолет не нашел, я спрятала.

И она повествовала, что однажды — Гобоиста не было в Коттедже — Птицын уже грозил в сторону армян пистолетом, и тогда Артур вышел на крыльцо со своей духовушкой и направил ствол на Птицына. И тот вроде как протрезвел, смутился, ушел к себе в дом. Потом они помирились, и никогда никто ни словом о случившемся не вспоминал…

В этом месте ее рассказа со стороны отсека Птицыных раздался жесткий, особенно громкий в морозной тишине револьверный выстрел, который было не спутать с мягким звуком ракетницы.

2

Гости Артура, повскакав с мест, давясь в узкой двери, пробивались с задней веранды через гостиную на парадное крыльцо, не слушая хозяина, который уговаривал, что это может быть опасно. А когда высыпали в переулок и, так же толкаясь, просочились во двор к супругам Птицыным, ополоумев от пьяного любопытства, Космонавт уже цепко держал Милиционера, уговаривая ласково:

— Ну, будь умницей, отдай пушку, ты мог человека застрелить.

— Я в воздух стрелял.

— Ты не соображал уже, куда палишь, мент ты поганый!

— Что ты сказал?!

— Вот так, так-то лучше… — И Космонавт, заломив Птицыну руку, выдернул-таки у него пистолет.

— Отдай, падла, табельное оружие, — мычал Птицын, — я при исполнении…

— Ты ж ему руку сломаешь, гад! — орала Птицына, заступаясь за мужа.

— Вот сейчас милиция разберется! — кричала с крыльца космонавтова Жанна. — Вот сейчас с ним закончим. Что ни день — всех на нервы ставит…

И, как это ни странно для новогодней ночи, действительно на улице послышалось урчание мотора, противный свист шин резко тормознувшей машины, и две яркие фары уперлись прямо в ворота Коттеджа, ослепив толпу свидетелей. С криками граждане, разойдись появился милицейский патруль — рядовой и лейтенант, как скоро стало ясно — татарин. Оба милицейских были сильно пьяны.

— Кто стрелял? — завопил татарин.

— А вот этот, вот его держат, — зачастила Жанна, — вот этот вот — так палил, так палил…

— Ну-ка, — подошел татарин к Космонавту. — Этот, что ль? Где оруж?

— Полегче, дяденька, — попросил тихо Птицын.

— Вот этот, товарищ лейтенант, — сказал Космонавт. — И вот оружие.

— А ты кто?

— Сосед. Полковник военно-воздушных сил. В отставке.

— Поможешь протокол составлять, товарщ полковник? Кто свидетл? Свидетл есть?

— Я, я свидетель! — заверещала Жанна. — И вот они. — Из-за ее спины выступили оба суворовца — они были в штатском, в спортивных костюмах с полосками, в каких ходят быки низших рангов. — Мы сидели на кухне, и вдруг во дворе пальба. И мой муж говорит: из револьвера стреляют. Не подходи к окнам, говорит, а сам тихонько приоткрыл дверь. И как бросится, как прыгнет — он храбрый, он на самолете горел…

— Хараш! — сказал татарин.

И тут Птицына взяла его тихо под локоток.

— Товарищ капитан, а, товарищ капитан, с праздничком. Я вам сейчас все-все объясню… Пойдем ко мне, товарищ капитан, ну хоть рюмочку…

— Свидетл, да?

— Да-да, я все-все видела…

— Держи его, Сарокн, крепко, — сказал татарин. — Я счас…

— Слушаюсь держать, — сказал Сорокин и нежно ткнул Птицына кулаком под ребро…

Собеседование длилось недолго. Татарин вышел из дома, утирая рот, подошел поближе, вглядываясь в Птицына в темноте, и спросил:

— Ты почму не сказал, что с Петровка, а? Сарокн, отдай ему оружие. Тела нет — дела нет!

— Банзай! — крикнул Птицын и увял.

— Р-расходись! — заорал татарин на толпу армян и вдруг будто даже повеселел. — А вы кто таки будт? Гость с Кавказ будт? А регистрац есть? — Лейтенант, видно, и сквозь хмель сообразил, что здесь может поживиться: завтра конец дежурства, а ему что, он этот русский Новый день может хоть когда отмечать…

Через десять минут квартира Артура превратилась в полевую комендатуру. У самого хозяина от гнева и стыда дрожали губы, и выражение лица стало совсем как у обиженного мальчика. Но он знал, что надо молчать.

У всех армянских мужчин с регистрацией было все в порядке. Вот у нескольких жен регистрация была просрочена, у двоих ее вообще не было. Татарин собрал с них за это по сто рублей — в сумме пятьсот — и, кажется, был доволен. Пожелал счастливого Нового года, прибавив, чтоб на своем участке он их больше не видел. И отбыл. И только тогда из стенного шкафа на втором этаже вылез Гамлет. У него был паспорт с московской пропиской, но, наверное, были и какие-то свои резоны с милицией не встречаться…

— Нет, ты подумай, какие мерзавцы! — вдруг вступила старуха — прежде ей достало соображения помалкивать. — Это ж надо! Чтоб яйца их козлиные в бульоне сварили… чтоб херы их поганые…

И неясно было, к кому она обращается. И непонятно было, кого из милиционеров имеет в виду: