– Я? – кричит Варвара и яростно прибавляет: – ты стоишь того, чтоб я выбросила тебя на навоз за твой язык!
Тут больная молчит с добрую минуту, но губы ее дрожат. Будто она силится непременно улыбнуться и не может.
– Нынче ночью я слышала, как кто-то звал, – говорит она.
– Она бредит! – говорит Аксель.
– Нет я не брежу. Будто кто-то звал. Слышалось из леса или от ручья.
Удивительно, точь в точь, будто кричал маленький ребеночек. Что, Варвара ушла?
– Да, – сказал Аксель, – ей надоело слушать твою чепуху.
– Это вовсе не чепуха, я не брежу, как вы думаете, – говорит Олина, – нет, Всемогущий не допустит, чтоб я предстала перед престолом и агнцем со всем тем, что мне известно про Лунное. Я еще поправлюсь; а ты должен позвать ко мне доктора, Аксель, тогда это пойдет скорее. Какую-то корову ты мне подаришь?
– Какую еще корову?
– Корову, которую ты мне обещал. Не Борделину ли?
– Ты просто городишь, сама не знаешь что, – говорит Аксель.
– Ты ведь помнишь, что обещал мне корову, когда я спасла тебе жизнь.
– Нет, не помню.
Тогда Олина поднимает голову и смотрит на него. Она совсем седая и лысая, голова торчит на длинной птичьей шее, она страшна, как сказочное чудовище; Аксель вздрагивает и нащупывает за спиной дверную ручку.
– Ага, – говорит Олина, – так вот ты какой! Значит, пока что, мы об этом больше не будем говорить. С этого дня я проживу и без коровы и не заикнусь об ней. Но хорошо, что ты показал себя аккурат таким, каков ты есть, Аксель, вперед я буду знать, что ты за птица!
Но однажды ночью Олина умерла, как-то среди ночи; во всяком случае, когда утром они вошли к ней, она уж похолодела.
Старуха Олина – родилась и умерла…
И Аксель и Варвара были рады похоронить ее навеки, теперь некого было остерегаться, они повеселели. Варвара опять жалуется на зубную боль, в остальном же все хорошо. Но этот вечный шерстяной платок у рта, который ей приходится отнимать всякий раз, когда она хочет сказать слово, – не малое мученье, и Аксель не понимает, как это могут у человека так долго болеть зубы. Правда он замечал, что она жует всегда очень осторожно, но ведь у нее все зубы целы.
– Разве ты не вставила себе новые зубы? – спрашивает он.
– Да.
– Что же, и они тоже болят?
– Ты все представляешься и врешь! – сердито отвечает Варвара, хотя он спросил вполне искренно. И в раздражении своем она дает более толковый ответ:
– Ведь ты отлично понимаешь, что со мной.
Что же с ней? Аксель смотрит внимательнее, и ему кажется, будто у нее вырос живот.
– Да ведь не в тягостях же ты? – спрашивает он.
– Я думаю, ты и сам отлично знаешь, – отвечает она.
Он смотрит на нее немножко бессмысленно. В медлительности своей он сидит довольно долго и считает: неделя, две недели, третья неделя.
– Разве я знаю? – говорит он.
Варвара приходит в страшное раздражением от этого спора и начинает громко и обиженно плакаты – Нет, закопай лучше и меня в землю, тогда ты от меня избавишься! – говорит она.
Удивительно, из-за чего только женщины ни плачут!
Но Аксель вовсе не желал закапывать ее в землю, он великий мастер видеть свою выгоду, у него совсем нет потребности ходить по цветочным коврам.
– Так, значит, ты не сможешь лето работать? – спрашивает он.
– Я не смогу работать? – с ужасом воскликнула она. О, Господи, и как же женщина может вдруг заулыбаться!
Когда Варвара увидела, как принял это событие Аксель, ее обуяло какое-то истерическое счастье, и она воскликнула:
– Я буду работать за двоих! Вот увидишь Аксель, я буду делать все, что ты велишь, и даже гораздо больше. Я разобьюсь в лепешку и буду рада, лишь бы ты был доволен!
Опять полились слезы, пошли улыбки и ласки. В пустыне их было только двое, некого бояться, открытые двери, летнее тепло, жужжанье мух. Она была так покорна и преданна, смотрела на все его глазами.
После заката солнца он запрягает косилку, хочет скосить маленькую луговинку на завтра. Варвара поспешно выходит, будто за делом, и говорит:
– Послушай, Аксель, как это ты мог думать выписывать кого-то из Америки?
