шеей.
Внезапно я увидела рядом с собой мистера Клеменса. Рассерженная таким проявлением жалости (если это была жалость), я пришпорила Лео, но упрямый корреспондент не отставал. Он закурил очередную удушливую сигару, закрывая ее от дождя полями своего гигантского сомбреро. С завистью я отметила, что на нем надет плащ из какой-то блестящей материи, очевидно, непромокаемой. Мои же юбки и бриджи для верховой езды насквозь промокли и весили, казалось, сотню фунтов.
– Впечатляет, правда? – спросил бывший штурман.
Я согласилась самым недружелюбным тоном.
– Очень мило со стороны туземцев так надушить для нас воздух. И устроить эту иллюминацию.
– Иллюминацию?
Мистер Клеменс кивком указал назад, и я впервые за несколько часов повернулась в седле и поглядела на восток. На лавовом поле, где мы находились, по-прежнему шел дождь, но вдалеке заходящее солнце окрашивало океанские волны золотом и багрянцем. Облака отбрасывали на гладь океана тени, мечущиеся по поверхности, как огромные рыбы. Слева от нас, в долине между вулканами Мауна-Лоа и Мауна-Кеа, солнечный свет пробивался сквозь тучи и падал вниз струями жидкого золота, освещая ярко- зеленые кроны деревьев.
– Вы, наверное, удивляетесь, глядя на это, почему язычники не обратились в христианство еще до прибытия первых миссионеров? – осведомился мистер Клеменс.
Он восседал на коне с гордостью бывалого наездника, и дождевая вода ручьями стекала с его сомбреро.
Я села прямо, сжав поводья левой рукой, как будто правила своим конем.
– Вы противник церкви, мистер Клеменс?
Мой непрошеный спутник выпустил облако ядовитого дыма.
– Какой церкви, мисс Стюарт?
– Христианской, мистер Клеменс.
Я устала, промокла и была не настроена обсуждать тему, которой хватило бы на поездку от Миссури до Калифорнии.
– Какую из христианских церквей вы имеете в виду? Даже здесь, на Гавайях, у язычников есть большой выбор.
– Вы отлично знаете, что я имею в виду, мистер Клеменс. В ваших словах заключено презрение к нашим отважным миссионерам. И к вере, которая завела их так далеко от дома.
Мгновение помолчав, мистер Клеменс кивнул и рукой стряхнул воду со шляпы.
– Я знал одну миссионерку, посланную сюда, на Сандвичевы острова. С ней случилась ужасная вещь. Вернее, я знал не ее, а ее сестру. Удивительно щедрая женщина, могла дать вам все, о чем попросите… если у нее это было.
Казалось, корреспондент был полностью поглощен приятными воспоминаниями, и, подождав несколько минут, я спросила:
– Так что же с ней случилось?
Мистер Клеменс недоуменно взглянул на меня:
– С кем?
– С миссионеркой. Сестрой вашей знакомой, которую послали на Сандвичевы острова.
– А-а! Ее съели.
– Прошу прощения?
– Съели, – повторил корреспондент сквозь зубы, в которых была зажата сигара.
– Туземцы? – спросила я в ужасе. – Гавайцы?
– Конечно туземцы. Неужели вы думаете, что я имею в виду других миссионеров?
– Какой ужас!
Он кивнул:
– Они потом очень жалели об этом. Туземцы то есть. Когда родственники бедной леди приехали за ее вещами, туземцы говорили им, что очень сожалеют. Они говорили, что это произошло случайно.
Я смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Наши кони мягко ступали по намокшей лаве.
– Случайно, – повторила я упавшим голосом.
Он стряхнул пепел с сигары.
– Согласен с вами, мисс Стюарт. Такие вещи случайно не происходят. – Он назидательно поднял вверх палец. – Это часть космического плана… если угодно, Божественного Провидения!
Я молчала.
Мистер Клеменс ухмыльнулся в усы и, пришпорив коня, обогнал преподобного Хеймарка и двух джентльменов, впавших в сонное оцепенение, и опять присоединился к Ханануи.
Впереди, за неожиданно возникшей перед нами рощей деревьев, вставало сияние более яркое и свирепое, чем отраженный закат. Лужи вокруг нас сделались багровыми, и я невольно подумала о туземцах, совершавших на этих черных скалах человеческие жертвоприношения и оставлявших за собой лужи крови.
Вулкан возвышался перед нами во всей своей славе. Мы вступили во владения грозной богини Пеле.
Чтобы убить время до лекции, Элинор решила прогуляться по курорту. Понемногу она начинала ориентироваться. К востоку от Большого хале находились сады, пальмовая роща, один из трех теннисных центров и оба поля для гольфа – одно уходило вдоль берега на север, второе – на юг. К западу расположились Приморский луг, лагуны, бар Кораблекрушения, манговый пруд и протянувшийся на четверть мили пляж. К югу от пляжа можно было увидеть густые заросли, где находилось большинство хале, в том числе и ее. К северу от пляжа, на длинном скалистом мысе стояли самоанские бунгало – шикарные коттеджи с двориками-ланаи и бассейнами. С севера, востока и юга курорт ограждали поля аха. К океану можно было подобраться только в районе пляжа и лодочной пристани, находящейся на северном краю полуострова.
Элинор уже узнала, где находятся петроглифы – на узкой тропе, ведущей к берегу через лавовые поля на юге, сразу же за полем для гольфа. Маленькая табличка в начале тропы сообщала, что рисунки на скалах сделаны древними гавайцами и охраняются администрацией курорта. Другая табличка просила гуляющих вернуться до темноты, поскольку поля аха полны трещин и лавовых трубок и могут представлять опасность.
Она вернулась к Большому хале за двадцать минут до начала экскурсии. Миновав выход в Китовый ланаи и несколько закрытых ресторанов, она вышла в просторный атриум. Похоже, Большой хале был курортом в курорте, не выходя из которого можно было наслаждаться экзотическим отдыхом.
Внешний вид здания был обманчив: стилизованная крыша и обвивающие стены лианы создавали колорит туземной хижины, но внутри все семь этажей были обставлены с предельной элегантностью. Входящему в Большой хале со стороны океана предстояло пройти сначала через бамбуковую рощу, мимо прудов с карпами и цветущих орхидей. В здание они входили как бы незаметно благодаря открытому атриуму и обилию лиан и растений в кадках. Элинор подумала, что так могли выглядеть дворцы древнего Вавилона.
В двухэтажном вестибюле блестели натертые полы, у входа таинственно улыбались золоченые будды. По стенам расположились торговые киоски, но большинство их было закрыто. По залу бродили без видимой цели несколько рабочих, но они не могли избавить Элинор от ощущения пустоты и тишины, которую нарушали только отдаленный шум прибоя и крики птиц, сидящих в клетках, – здесь были какаду, макао,
