– Как же нам не знать, если такое пережили, что и сказать нельзя?
– А может, это совсем о другом. – Улыбаясь, проговорил человек и раскрыл сумку. – Может, тут извещают о какой радости?..
И он подал письмо
– Почтальон! – крикнул Павлик.
– Почтальон! – проговорила мать;
– Постальен! – повторила Катя.
– Ну, – сказал человек с сумкой. – А вы думали кто?
– Мы думали – монтер, – смутившись, ответила мать. Когда пришел отец, то в первую очередь спросил, был ли монтер. Услышав, что не был еще, он очень огорчился.
– А может, сегодня и не придет? И от этой мысли всем стало грустно. Только в пятом часу явился настоящий монтер. Павлик не отходил от него ни на шаг, следил за каждым его движением.
Монтер подошел к счетчику, выкрутил пробку, посмотрел: проволочка, что проходила через нее, была целая. Вкрутил назад и выкрутил другую. Там проволочка была порвана.
– Я вам временно соединю проволочкой, – сказал он, – а там вы сами купите новую пробку и вкрутите;
Он взял тоненькую проволочку, обмотал один конец вокруг металлического конца пробки и вкрутил назад.
Павлик жадно следил за этой работой, все заметил, и, когда электричество загорелось, задумчиво произнес:
– Так мы и сами могли бы сделать…
– Конечно, могли бы! Чего уж проще: купить новую пробку и вкрутить ее, – улыбаясь, проговорил монтер, а потом, уже серьезно, добавил: – Но имейте в виду, что пользоваться проволочкой надо очень осторожно и только в крайнем случае. Если поставишь более толстую проволоку, то можешь наделать беды не только себе, но и соседям. Лучше всего иметь запасную пробку, а для этого не надо никакой техники.
Когда монтер вышел, Павлика охватила и обида, и злость, что из-за такой чепухи пришлось столько натерпеться.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
где говорится, как мать воевала со сковородкой,
как Клаве надо было откусить гвоздь
и как тетка Марья сбилась с панталыку.
Еще в сенях Клава услышала, как мать ворчит:
– Вот несчастье-то на мою голову! 'Что такое случилось?' – встревожено подумала Клава. Сначала она почувствовала приятный запах, а потом, уже войдя на кухню, увидела, что мать печет на примусе оладьи – и больше ничего, и никаких несчастий ни на голове матери, ни вокруг.
Немного странным было лишь то, что мать очень уж резво прыгала около примуса.
Пустилась в пляс и Клава, но только от радости.
– Ой, мамочка, как хорошо, что ты оладьи печешь!
– Знаю, что тебе есть хорошо. А вот попробовала бы сама печь на этой непослушной сковородке.
– Я тебе помогу, мама.
– Толку-то от твоей помощи. Сидела бы лучше да уроки учила. Добрые люди спать уже собираются, а ты где-то еще бродишь.
– Я же говорила, что у нас сегодня физкультурный кружок, – сказала Клава и пошла в комнату раздеваться. Мать, ворча, снова принялась плясать вокруг примуса, собственно говоря, не вокруг примуса, а вокруг сковородки. В ней, непослушной, и был корень зла.
А корень этот заключался в том, что ручка сковородки держалась на одной, да и то расхлябанной заклепке. От другой остались лишь две дырочки.
Чтобы пользоваться этой сковородкой, нужно было радеть мастерством циркача-жонглера, который может крутить на палочке тарелки, или держать их на одном пальце, или поставить ребром на нос, или еще что-нибудь в этом роде.
К сожалению, мать такой науки не проходила, поэму сковородка совсем не слушалась ее и вертелась, как сама хотела. А хотела она вертеться главным образом влево. Если же это ей не удавалось, то – вправо. А прямо держаться избегала всякими способами. Теперь понятно, почему мать плясала, злилась и ворчала.
Когда Клава снова вошла на кухню, мать сказала ей:
– Ну, пеки уж ты, пока я вынесу ушат. Клава согласилась очень охотно. Взялась одной рукой ручку сковородки, другой ворошит, переворачивает оладьи; все идет как по маслу.
Но стоило ей снять сковородку, как она – круть! – оладьи полетели на пол. Подобрала Клава оладьи и начала снова накладывать тесто.
Тут и пошло несчастье за несчастьем… Едва только Клава собралась положить тесто, – сковородка крутнулась влево, и оно попало на табуретку. А когда Клава поднесла следующую ложку, – сковородка метнулась вправо.
Теперь уже Клава поняла, почему мать так злилась. Сжав зубы, гонялась она за сковородкой и кое- как ухитрилась положить две ложки. Только легли они как попало, па разные стороны сковородки. Но Клаве было уже не до этого: попасть бы вообще.
Когда же дошла очередь до третьей ложки, то она попала как раз на первую оладью. Дело усложнилось. Клава готова была уже позвать на помощь мать, но постыдилась, поставила сковородку на пол и начала делить сдвоенную оладью на две части.
Тут только она заметила, что сковородка, стоя на полу, не крутится. Обрадовалась девочка и начала носить тесто из миски на пол и размещать так, как сама хотела, а не сковородка.
– Крутись теперь сколько влезет! – зло шептала Клава, неся сковородку на примус и совсем не обращая внимания на ее выкрутасы.
Но сковородка на этот раз применила новую тактику и упорно начала клониться вниз. Едва только Клава поставила ее на примус, как ручка совсем отделилась от сковородки.
В это время вошла мать. Увидела в руках растерявшейся Клавы одну только ручку и укоризненно покачала головой.
– Вот тебе и помощница! До сих пор хоть кое-как можно было держать, а теперь никак.
– Так я же ничего не делала! – начала оправдываться Клава. – Она и так чуть держалась.
– Так-то оно так, но почему-то это всегда случается в ваших руках. Ну, пусти.
Началась новая стадия работы. Тут уж главную роль играла тряпка. Только с ее помощью и можно было брать сковородку.
Но дело от этого нисколько не улучшилось. Мать вынуждена была плясать еще больше, так как каждую минуту припекала пальцы, да еще тряпка беспрерывно загоралась.
– Последний раз пеку! – злилась мать. – Это же мученье, а не работа!.. Ай, чтоб тебя!.. Завтра обязательно отнеси мастеру. Пусть он припаяет или как-нибудь там прикрепит ручку.
И когда испеклась последняя оладья, мать со злостью отшвырнула сковородку, а скомканную тряпку забросила в угол.
