– Хочешь пить? – спросил он. Валентина благодарно кивнула, и тогда султан взял в руки хлыст, прикрепленный к луке седла, и подтолкнул пленницу к тонкому ручейку, пробивавшемуся между камней. Родник, питавший ручей, был завален камнями и присыпан песком.
– Кажется, во рту у тебя пересохло, – довольно сказал Паксон. – Засыпь-ка получше ручей и не прекращай работы, пока не исчезнет вода окончательно, – хлыст со свистом рассек воздух.
– Но мне послышалось, ты спросил, не хочу ли я пить!
– И ты ответила, что хочешь, порадовав меня искренностью своего ответа. Как и твои единоверцы, ты в конце концов станешь умолять о глотке воды, но воды не будет – ни для тебя, ни для них! Войско Ричарда никогда не дойдет до Иерусалима, все воины Малика Рика умрут от жажды! А теперь принимайся за работу! И если хоть капля воды коснется твоих губ, то хлыст немедленно опустится тебе на спину. Ведь ты помнишь, как больно жалит плеть, не правда ли, Валентина – королевская сводня?
Не обратив внимания на оскорбления, девушка возразила:
– Я не имею понятия, как зарывать источники, и потребуется время…
– Да, ты права, потребуется время, – подтвердил Паксон, делая глоток из кожаной фляжки, висевшей у него на поясе. – Что же касается умения зарывать источники, то мне безразлично, как ты это сделаешь. Дело твое, я всего лишь могу тебе подать совет начать с того места, откуда бьет родник. Если ты просто изменишь направление течения, то вода уйдет в песок, а любой человек в пустыне знает, как найти воду, а потому начинай с родника, и учти, по пути к Иерусалиму нам встретится еще много источников!
Упав на колени, Валентина принялась за работу. Нет, молить о пощаде она не станет! Никогда! Даже когда язык распухнет и станет вываливаться изо рта, все равно не будет умолять о пощаде! Лучше уж умереть!
Стиснув зубы, Валентина прилежно трудилась около двух часов.
– Садись на коня! Ты успеешь закопать еще много источников, прежде чем мы сделаем привал!
Во рту у Валентины было так сухо, что она не смогла ответить. Девушка послушно села на коня и последовала за Паксоном.
Солнце уже стояло высоко в небе и немилосердно жгло спину. Сколько еще времени она сможет продержаться в седле, прежде чем упадет с коня?
Прошел еще час, и еще один, и другой, и лишь тогда Паксон вновь остановился – перед очередным источником.
– За работу!
Валентина соскользнула с седла, ухватилась за росшее у источника дерево и прислонилась к стволу. Позволит ли мучитель ей напиться? Никогда в жизни не испытывала она более жгучего желания, чем сейчас… опустить лицо в холодную воду и пить… пить… пить до бесконечности…
– Мне толку от тебя не будет, если загнешься раньше времени, – с жестокостью в глазах произнес Паксон. – Смочи губы, но ни в коем случае не пей! – позволил он.
Не обратив внимания на предупреждение, Валентина окунула голову в прохладную воду и принялась пить и пила жадно, но никак не могла напиться. Паксон стоял рядом и посмеивался, наблюдая за ней.
Подняв голову и с усилием оторвавшись от воды, Валентина вытерла рот ладонью, как вдруг… глаза ее чуть не вылезли из орбит, она наклонилась, тело ее сотряс приступ рвоты. Спазм следовал за спазмом, пока, наконец, измученная девушка не упала обессиленно на землю.
– Я же говорил тебе, чтобы не смела пить воду! Но ты упряма, как ослица, и потому получаешь, что заслуживаешь! – насмешливо заметил султан. – Не хочешь ли еще глоточек?
– Ты бесчеловечен! – воскликнула Валентина, держась за живот.
– Ты мне скажешь, кто бесчеловечен, после того, как я покажу тебе, что осталось от каравана. Держи! – он протянул ей спелую фигу.
Валентина печально посмотрела на плод, лежавший у него на ладони, затем на самого султана. Последним усилием воли она сумела, ударив по ладони, отшвырнуть фигу.
– Мне от тебя ничего не надо, – с горечью сказала девушка. – Оставь меня в покое! Почему ты так хочешь показать мне, что осталось от каравана?
– Я хочу, чтобы ты воочию убедилась, чего стоит моему народу твое великодушие по отношению к соотечественникам!
Валентина закрыла глаза, и Паксон с хрипотцой в голосе продолжил:
– Я мог бы еще простить тебе повозки с провизией, отправленные крестоносцам, но то, что ты рассказала Малику Рику о караване из Каира, переполнило чашу моего терпения.
– Я только старалась спасти воинов Ричарда, и если мне удалось уберечь от смерти хоть одного человека, значит, мои труды были не напрасны, и я бы все сделала точно так же, повторись все снова. Знать, что люди вернулись к своим семьям и дети увидели своих отцов, а матери сыновей – вот к чему я стремилась. Но ты зря притворяешься, что ненавидишь меня из-за моего содействия христианам. Ханжа! С себя самого ты всегда снимешь вину, придумав какое-нибудь оправдание! Я знаю, чего ты на самом деле хочешь от меня, Паксон, но мое сердце, душа, любовь и самозабвение в ласках принадлежат Менгису.
– Затейливые сказки ты рассказываешь, – грубо оборвал ее султан. – Но скажи, когда я повешу тебя на кресте в Иерусалиме, спустится ли Менгис с той высокой горы, чтобы спасти женщину, великодушно отдавшую ему сердце, душу, любовь и… еще там что-то, не припомню?
– Тебе придется долго ждать, – тихо проговорила Валентина, – потому что никто не придет мне на помощь. Я буду висеть на твоем кресте, пока стервятники не сожрут мясо с моих костей и не выклюют глаза, но и тогда все равно никто не придет. А когда я предстану перед Господом на небесах, то помолюсь за твою душу и за душу каждого мусульманина в твоем войске, но только после того, – предупредила она, – как помолюсь за Менгиса.
– Избавь меня от твоих молитв, – холодно ответил ей Паксон. – Сейчас единственный, кто может спасти
