прежде чем зной начнет жечь равнины.
Валентина ехала вместе с Розалан под охраной евнухов. Устроенный на спине верблюда навес, похожий по форме на беседку, надежно защищал от солнца. Водой женщин снабжали в достаточном количестве, и дважды во время привалов им позволяли омыть себе тело и насладиться прохладой оазисов после жаркого дня.
Обращались с ними по-королевски, и когда Валентина поделилась своим впечатлением с Розалан, бедуинка лишь удивленно на нее вскинула глаза.
– Разумеется! – воскликнула она. – С нами и должны теперь обращаться по-королевски! Мы же стали членами семьи владыки! Мы с тобой принадлежим эмиру, вот к нам и относятся соответствующим образом. Как ты этого не понимаешь, Валентина?
Придворная дама Беренгарии рассердилась:
– Мне не впервой быть приближенной особой королевской семьи, – резко ответила она, продолжая омовение.
Розалан пожалела о своем поспешном замечании, но гордость не позволила ей это признать. Ответ Валентины напомнил бедуинке, что они не равны по происхождению, и сознавать это было той неприятно.
– Я молю Аллаха, чтобы в семье Рамифа с тобой не обращались так жестоко, как при дворе английской королевы, – бросила Розалан.
Спина Валентины внезапно словно одеревенела. Она медленно повернулась, чтобы взглянуть на подругу, ее лицо потемнело от гнева.
– По крайней мере, при дворе английской королевы меня не принуждали ложиться в одну постель с нечестивыми дикарями! Порка мне больше по нраву, чем прикосновения липких рук и нечистое дыхание сарацин.
– Если твой король – образец христианина, то не удивительно, что мысль о прикосновениях сарацин претит тебе! Немало слышала я россказней о Ричарде Львиное Сердце. Он не настолько мужчина, чтобы возлежать с женщиной, и отдает предпочтение мальчикам и музыкантам.
Насмешка, явственно отразившаяся на лице Розалан, вывела Валентину из себя. Без лишних размышлений она выплеснула воду из своей чаши для омовения прямо подруге в лицо. Проворная, как кошка, бедуинка в ответ напала на Валентину, зубы и ногти сошли за оружие.
Защищаясь, придворная дама сбила Розалан с ног и прижала к земле, навалившись сверху. Обе извивались в яростной схватке, но на мгновение глаза их встретились, и вражда внезапно исчезла. Девушки помогли друг другу встать на ноги и отряхнули пыль, беспомощно смеясь.
– Позволь мне принести тебе еще воды, – сказала Розалан. – Бедная голубка! Свою воду ты истратила на меня.
– Нет, – возразила Валентина, помогая подруге отжать пропитавшиеся водой пряди темных волос. – Это я во всем виновата! Не знаю, что на меня нашло.
– И на меня тоже, – подхватила бедуинка. – Наверное, сказались усталость и напряжение последних недель. Но теперь все позади, и Аллах, и твой Бог смилостивились над нами. У нас теперь будет кров и хорошая еда. Нам не о чем больше беспокоиться! А как тебе вернуться к твоему народу, мы придумаем непременно. Ничего не бойся! Посмотри, как далеко оказались мы от Акры, где ты чуть не погибла в той резне!
– Да, много миль отделяет меня теперь от земель христиан, – задумчиво проговорила Валентина, ее голубовато-зеленые глаза так и остались мрачными и безжизненными, хотя она и улыбалась.
– И дело не только в расстоянии. Посмотри, как ты изменилась! Попав ко мне, бедная голубка, ты была испуганной и одинокой, вздрагивала от малейшего шума и всего боялась. Теперь же ты стала иной. Девушка, что оказалась тогда со мной в одном шатре, терпела мои поддразнивания и забивалась куда- нибудь в уголок, чтобы поплакать. Теперь же ты готова постоять за себя. Думала ли ты когда-нибудь, Валентина, что сможешь, защищаясь, убить человека? Представляла ли себе, что найдешь силы продолжать жить, после того как тебя зверски изнасилуют? И на помосте во время торга ты проявила свой подлинный нрав. Ты стала другой женщиной, изменившись совершенно. Теперь ты смотришь на жизнь, зная, что и как нужно делать.
Валентина задумалась над словами подруги и поняла, что Розалан права. Она стала другой, выдержав боль и унижение и отыскав в себе силы снова улыбаться.
Взглянув на бедуинку, ее подруга прошептала:
– Теперь, когда я обрела новые силы, чтобы жить, весь вопрос в том, как мне распорядиться своей жизнью.
– Почему бы тебе не задуматься, чего ты хочешь больше всего на свете? По крайней мере, тогда ты будешь знать, в каком направлении держать путь. Может, возвращение к своему народу не так уж и желательно тебе теперь?
Валентина надолго задумалась.
– Да, почему-то сейчас это уже не кажется мне столь необходимым, как прежде. Мне не к кому, да и некуда возвращаться. Никто меня не ждет, и я не уверена, что эта новая Валентина, кем я стала, имеет хоть какое-то отношение к миру, где с женщинами обращаются по-рыцарски, – девушка подняла на подругу грустные глаза. – Помнишь того христианского рыцаря, Майкла? Его продали на торгах как раз перед тем, как толкнули на помост меня.
Бедуинка кивнула.
– Я… я уже не смогла бы чувствовать себя непринужденно со своими соотечественниками. После всего, что я узнала и пережила, мне было б трудно притворяться, будто я осталась такой же, как раньше, – голос Валентины дрогнул, в глазах заблестели непролившиеся слезы. – Нет, не возвращения в мир христиан хочу я сейчас больше всего на свете. Да поможет мне Бог! Я не знаю, чего хочу.
– Но непременно узнаешь, когда придет время, голубка! А теперь давай-ка принесем воды и вымоем друг другу волосы, – Розалан сунула кувшин Валентине в руки и сама взяла другой. – Раз ты стала такой же сообразительной, как я, и почти столь же стойкой, посмотрим, так же ли ты быстронога! Я тебя обгоню!