юноша, назвавшийся Арднехом, тоже сбежал. Однако тот, что лежал на носилках, все еще мог дать показания, в которых неизбежно всплыло бы имя Элслуда. Безусловно, его следовало успокоить. Но оставался солдат на часах и темноволосая наложница, которая, сама того не ведая, представляла для него еще большую опасность. Она так и излучала преданность, словно свет факела удерживая на расстоянии темные силы безумия. И все же должен был существовать способ сделать
Так уж случилось, что Элслуд, отвлекшись от служения своему господину, глянул в зеркало кристалла и в одной из его плоских граней увидел крылатую тень, влетевшую в разбитое окно. Сперва он подумал, что это была рептилия; затем он услышал резкое, громкое уханье. Он резко обернулся, как раз вовремя, чтобы увидеть как большая когтистая лапа птицы обронила в комнату предмет, весьма напоминающий по виду яйцо. Предмет, подскакивая, покатился по обгорелому полу прямо к девушке у носилок. Она перегнулась через носилки и подхватила его; больше, похоже, чтобы предохранить от удара своего возлюбленного, чем с какой-либо другой целью. Птица уже вылетела в окно. Девушка, вскочив, словно напуганная лань, отступила на шаг, прижимая к груди неизвестный объект. Ей не нужна была эта вещь. Она не хотела ее. Элслуд видел по ее лицу, что она хочет одного: избавиться от нее, спрятать, чтобы незаметно снова вернуться к своим обязанностям сиделки.
Часовой у носилок закричал на птицу, которая улетела прежде, чем он сумел сделать что-нибудь еще. Теперь он схватил девушку. Хотя она и не делала никаких попыток убежать, его руки только соскальзывали с ее плеч и одежды, сколько он ни хватал ее, прилагая, как казалось, для этого отчаянные усилия. Напуганный тем, что столкнулся с магией, солдат отскочил назад как раз тогда, когда Элслуд направился в их сторону.
Он не стал пытаться задержать девушку. Она не хотела бежать, по крайней мере, без своего парня. На этот раз птицы ошиблись, пытаясь освободить не того узника. Нависшему над испуганной девушкой, Элслуду достаточно было лишь протянуть раскрытую ладонь.
Она отдала ему Камень. И в тот же момент откуда-то от основания здания донеслись страшный треск и громкие вопли. Шок, сперва подозрения, затем понимания, потряс Элслуда, в то время как девушка снова опустилась на колени возле носилок. Искусные пальцы Элслуда торопливо заскользили по древней резьбе, покрывающей предмет, который она отдала ему: «…ни заклятьем, ни узами, ни рвом, ни обрывом не удержать в заточении того, кто сим камнем владеет. Ни замок, ни ключ, ни решетка не могут удержать его. Бессильны будут все двери и стражи, все часовые и все стены, поставленные для того, чтобы охранять его…»
Элслуд некоторое время стоял, тупо уставившись в пустоту, затем на его лице появилась кривая усмешка:
Экумен на террасе крыши ревел, как разъяренный бык, а по лестнице приближался гомон панического отступления. В здании было слишком мало солдат, чтобы оборонять его после того, как огромные двери, которые облегчали защитникам их задачу, внезапно распахнулись.
Мысль о Чармиане вернула Элслуду всю его энергию. Не обращая внимания ни на крики Экумена, ни на что-либо другое, высокий седой колдун выбежал из Зала Приемов на лестницу. Резво, словно юноша, он проскочил один пролет, разминувшись с отступающими наверх побледневшими и окровавленными сатрапами в боевых доспехах.
Взлетев по лестнице на этаж, примыкающий к террасе на крыше, Элслуд промчался по коридору, пропитанному запахом увядающих цветов, и бесцеремонно ворвался в богато украшенные покои Чармианы. Из коридора он услышал, как внутри визжат женщины.
При его появлении шум внезапно затих. Враг еще не добрался сюда; это была всего лишь какая-то женская свара. На время битвы все жены прибывших сатрапов собрались здесь, в самом безопасном месте, среди приторного аромата моря цветов, в комнатах, которые этой ночью должны были стать брачными покоями. И некоторые дамы повздорили с Чармианой, закипела драка. Принцесса была в самой гуще свалки, она подняла голову; Элслуд никогда еще не видел, чтобы лицо Чармиан было таким грубым и злобным. Длинные волосы были растрепанны, лицо залито слезами и переполнено яростью… но Элслуд видел не это — другое: его принцесса была, неважно, по какой причине, рада его видеть.
— Преврати их! — выкрикнула она. — Испепели этих сук своими заклинаниями, обрати их в старух…
У Элслуда не было времени выслуживаться или разводить церемонии. Он повысил голос, перекрикивая ее, одновременно протягивая ей Камень Свободы.
— Госпожа, возьмите это! Для правителей это пустяк, но для беглеца — спасение. Поскольку вы из властительницы превратились в нищенку, его постоянное действие из зла обратиться в благо. Это все, что я могу дать вам в настоящий момент.
Ее лицо смягчилось от страха, вызванного его тоном. Она послушно взяла Камень.
— В нищенку? Значит, мы терпим поражение?
Колдун услышал, что ее голос звучит совсем как у десятилетней девочки. Пока остальные женщины в ужасе шарахались от него, он взял Чармиану за руку и вывел из комнаты. Он знал, где начинался тайный, на случай бегства, ход Экумена, знал и то, что этот коридор проходил в полной темноте под стенами всего Замка и выходил из-под земли только несколькими километрами дальше, в восточной пустыне. И еще он знал о тайном складе в конце туннеля, о воде, пище и оружии, припасенном как раз на такой случай, как этот.
Экумен поджидал их за первым же поворотом лестницы над Залом Приемов, у входа в тайный коридор.
— Так, — только и промолвил сатрап в первый момент. Но золотоволосая женщина-ребенок и высокий седой мужчина оба остановились, онемев и дрожа перед ним.
Чармиана первая нарушила молчание.
— Отец? — взмолилась она испуганным детским голоском. И когда Экумен, который неотрывно смотрел на Элслуда, не сдвинулся с места и не заговорил, она выдернула свою руку из руки колдуна и бросилась вперед, миновала отца, взбежала по лестнице и скрылась за ее поворотом.
— Думаю, это ты меня предал, — произнес Экумен. Его взгляд был прикован к Элслуду, лицо — словно вытесано из гранита. — Когда солдата хватил этот странный удар, я так сразу и подумал. Но я медлил, желая убедиться. — Сатрап удивленно покачал головой. — Ты мог бы уничтожить меня — ни за что. Ради пустого увлечения.
Элслуд слишком долго приучал себя не преодолевать страх, а избегать опасности. Поэтому теперь страх навалился на него, словно невыносимая тяжесть, сковывающая мышцы человека, ставшего слабым и изнеженным из-за долгого пренебрежения физическими упражнениями. Глядя теперь на Экумена, он ясно видел свою участь, и безграничный страх охватил его, словно приступ рвоты, подкатывающий от живота к горлу. Не может быть, чтобы это действительно должно было случиться с ним, нет, не сейчас; всегда отыскивался еще хотя бы один путь к спасению…
Поддавшись рефлексу самосохранения, Элслуд начал бормотать заклинания, но не смог их закончить. Как ни велики были его возможности, он был беспомощен перед силой, данной Экумену как раз на такой случай Сомом Мертвым из Черных гор. И все же Элслуд никак не мог поверить, что это действительно случилось. Не веря собственным глазам, он следил за тем, как рука Экумена делала властный жест, слушал, как голос Экумена произносил соответствующие слова.
Элслуд лишился зрения — на некоторое время. Он оставался в сознании. Ему показалось, что он чувствует, как вода выходит из всех пор его тела, как вещество, которое делало его высоким и сильным покидает его влагой и потом, делая размером с младенца. Его мозг знал, что усыхает пропорционально всем остальным органам. Но еще ужаснее было то, что Элслуд понимал — его разум усыхает вместе с мозгом. Интеллект следил, шаг за шагом, за своим собственным угасанием.
Затем его чувства исчезли, растворились, но вскоре вернулись к нему, к его новому телу, погребенному под ворохом человеческой одежды, сваленной на полу. То, что обрело чувства, забыло, что такое магия и даже что такое речь. Но его память хранила и знала, что будет хранить вечно, знание о том, что когда-то оно было человеком.
Экумен пнул тварь носком сапога, и она в ужасе запрыгала прочь от него, стараясь освоиться со
