— Что теперь? — спросил я Антипа.
Он достал из тайника сделанный патрон.
— Выходит, мы делали бомбу для себя, Антип? — я размазывал по лицу неудержимые слёзы.
Он кивнул:
— Если по ней ударить, она взорвется, и мы умрем.
Мы стали рядом, склонившись головами над патроном, чтобы осколки убили нас наверняка. Антип повернул патрон остроносой пулей к животу и приготовился ударить молотком по капсюлю. Я сосчитал до трех, Антип взмахнул молотком.
Патрон не взорвался, а выстрелил, будто ударил кувалдой. Антип лопнул кровью, полившейся изо рта, носа и глаз. Из живота его выпал кишечный клубок, размотался…
Я поднял еще дымящуюся гильзу, вдохнул сладкий запах прогоревшей серы. Неожиданно слёзы кончились.
Второго патрона у нас не было, но я бы всё равно не смог им воспользоваться — одиночество и позор окончательно отняли желание умереть.
«Киевский» торт
— Это, верно, дочь моя разлюбезная заявилась! А я уже думал, признаться, что ты совсем домой не придешь.
— Фу-х, еле донесла. Чуть руки не оторвались.
— И что нам принесла Дарья Константиновна? Надеюсь, не внука в подоле.
— Пока что нет, старый ворчун. Один-единственный раз совершеннолетняя дочь на час задержалась. Мне же нужно было пробежаться по магазинам. На базар потом съездила, помидоров набрала, картошки, зелени.
— Это понятно, а где мы до базара шлялись?
— А то ты не знаешь! Платье подыскивала. Хорошо еще, что Светка согласилась помочь, мы с ней полгорода облазили, пока подходящее выбрали.
— Скажи, пожалуйста…
— В одном свадебном салоне, даже представить страшно — платья розовые, голубые, с тесьмой, на поясе сзади банты, аппликации какие-то из кружев… Катастрофа! Продавщица что-то зачитывает, я смотрю — полностью атласное платье. Мало того что цветное, так еще и атласное.
— Ну и что здесь такого? Атлас — благородный материал.
— Да, только он идет на основу кружевного корсета, сама юбка должна быть из фатина, желательно, английского — он такой тускло мерцающий. А наш фатин просто белый, как простыня, и если на него дождь попадет, то он уже не топорщится, а висит, как тряпка… А в другом салоне нам веночек на голову предложили — это, дескать, новая волна, эстетика друидов, Светка им еще ляпнула, что в веночке только невест-девственниц хоронят… В принципе, диадемы иногда неплохо смотрятся, но это вчерашний день.
— А мне лично всегда шляпы нравились…
— Про шляпы я вообще молчу. Позавчерашний день, прошлый век. Опять в моде фата, но одноярусная, до пола, а не как раньше — пышная трехъярусная. И перчатки не нужны, в крайнем случае — выше локтя. Потом итальянский салон нашли — там уже выбор получше был.
— Всё ясно. Отца, как отсталого и старомодного хрыча, в консультанты не пригласили. У Светланы, разумеется, вкуса больше. На один вагон…
— И маленькую тележку! Ах, вот оно в чем дело!.. Я-то думаю, чего он надулся, а это, оказывается, его с собой не взяли!
— Имею я право или нет знать заранее, в чем будет моя дочь в столь знаменательный день?
— Платье — просто супер! Обалдеешь, когда увидишь. Я подъюбник такой классный заказала — на пяти обручах. И химчистка оказалась дешевая.
— О-очень хорошо…
— А к платью сережки купила и колье. Из циркония, но выглядят на сто карат. Смотри. И босоножки. Каблук — одиннадцать сэмэ, но удобные — хоть кросс бежать. Их и после свадьбы носить можно. А то понакупают себе белых лодочек… Тебе взяла новый галстук. Только скажи, что не нравится!..
— Здорово! Я с ним как Элвис Пресли. Набриолиненного кока еще не хватает.
— Ты в сто раз лучше всех Элвисов Пресли.
— Не подлизывайся, Дашка, не подлизывайся!.. Я вообще с тобой не собирался разговаривать.
— Папочка, красавец мой, злодейкой-дочерью обиженный! И эта бессердечная горгона приготовила тебе небольшой сюрприз. Угадай, что?
— Гм, попробую… Всё отменяется, вы выяснили, что не подходите друг другу, что, впрочем, и есть на самом деле…
— Не угадал, ревнивый старикашка! Я принесла «Киевский» торт.
— Очень мило. Почему это дражайшая моя дочь так активно меня в старики записывает, а? Папа начал стариться…
— Свинья вы после этого, Хавронья Константиновна.
— Хрю, хрю, хрю! Ты самый лучший из всех пап на свете. Я тебя ужасно люблю!
— Я тебя тоже люблю, Дашка, ты даже не представляешь, как…
— Папочка, милый, ну не смотри на меня такими несчастными глазами!
— Не несчастными, а умиленными. Это большая разница.
— Ты же сам меня всегда учил, помнишь, что умиляться можно, только если видишь, как один щеночек несет в лапках другого щеночка.
— Господи, Дашка, какая же ты еще девчонка, глупенькая и молодая.
— И счастливая! Ужасно счастливая!.. Вот! Опять надулся. Ну что такое, папа? Мне уже и счастливой побыть нельзя?
— Дашка, я жизнь свою посвятил тому, чтобы ты была счастлива…
— Я знаю… Сказал, и глаза на мокром месте! Пап, да что с тобой!?
— Не обращай внимания, это просто слёзы старого эгоиста.
— Ты совсем не старый, и не эгоист.
— Нет, я обыкновенный зарвавшийся себялюбец. Дай такому волю, ты бы век просидела рядом со мной, не отходила ни на шаг… Как у Достоевского, к бабушке пришпиленная.
— Ты же всегда понимал, что это когда-нибудь произойдет, сам мне говорил: девушка должна уйти в новую семью.
— Я догадывался, милая, но не думал, что это настолько тяжко.
— Вспомни, как ты меня маленькую пугал. Я игрушки разбросаю, ты посмотришь так строго: «Дарья, если будешь себя плохо вести, замуж отдам». Я, конечно, не верю, а ты из комнаты выйдешь, даже входной дверью хлопнешь, будто бы ушел мужа мне искать, а сам в прихожей, за одеждой спрятался. А однажды, слышу, вернулся папа с каким-то сердитым дядькой: так, мол, и так, проходите, Дарья у себя в комнате. Я к
