всегда были для меня загадкой.
– Взбодрись, Марк Ливий! – улыбнулся Силон. – Придет день, когда все они станут взрослыми, и тогда можно будет заслуженно любить или не любить их… Почему бы мне не повидаться с ними? Признаюсь, мне страшно интересно взглянуть на ощипанного орленка и маленькую лазутчицу. Как поучительно: самым любопытным для человека является все несовершенное…
Остаток дня они провели в общественных местах, так что лишь на следующий день Друзу удалось сесть и обсудить с Силоном ситуацию в Италии.
– Я намерен в начале ноября баллотироваться в трибуны от плебса, Квинт Поппедий, – сообщил Друз.
Силон, изменив своей обычной невозмутимости, заморгал глазами:
– И это после того, как ты побыл эдилом?.. Тебе ведь прямая дорога теперь в преторы!
– Я мог бы выдвинуть свою кандидатуру и на должность претора, – спокойно подтвердил тот.
– Так что же? К чему тебе становиться народным трибуном? Уж не думаешь же ты всерьез о том, чтобы дать Италии гражданские права?!
– Именно это я и думаю сделать. Я терпеливо ждал – видят боги, как терпеливо! Если когда-либо должен настать час для подобного шага, то он пришел. Пока закон Лициния Муция еще свеж в памяти людей. И назови мне другого человека в сенате, подходящего возраста, который будучи народным трибуном, обладал такими же достоинством и авторитетом, как я. Я заседал в сенате десять долгих лет и в течение двадцати лет являюсь главой своего рода. Репутация моя безупречна, и единственное, чего я когда-либо страстно желал, – это всеобщее избирательное право для всего населения Италии. В качестве народного эдила я вел большие дела. Состояние мое огромное, у меня масса клиентов, и я пользуюсь известностью и уважением всего Рима. Таким образом, когда вместо поста претора я выставлю свою кандидатуру в трибуны от плебса, все поймут, что у меня есть на то веские причины. Я стяжал себе славу как защитник, а теперь прославился и как оратор. Тем не менее в сенате я безмолвствовал десять лет. Мне еще предстоит возвысить свой голос. В судах одного упоминания моего имени достаточно, чтобы собрать толпу слушателей. Итак, Квинт Поппедий, когда я выдвину свою кандидатуру в трибуны от плебса, все в Риме, от знати до простолюдинов, поймут, что пошел я на это, движимый побуждениями столь же вескими, сколь и достойными.
На протяжении всей тирады Силон в задумчивости надувал щеки, а по завершении ее заметил:
– Это, конечно, станет сенсацией. Однако вряд ли у тебя есть шансы на успех. Гораздо разумнее, на мой взгляд, было бы, раз уж тебе удалось стать претором, через два года баллотироваться в консулы.
– Находясь на посту консула, я ничего не добьюсь, – возразил Друз. – Закон, который я хочу провести в жизнь, должен исходить от народного собрания, и предложить его должен один из трибунов. Попытайся я выдвинуть подобное предложение будучи консулом – на него тут же наложат вето. Тогда как в качестве народного трибуна я смогу руководить принятием решений так, как не дано консулу. И вдобавок у меня будет власть над консулом, даваемая правом вето. Ради этого я готов поступиться консульской должностью… Гай Гракх льстил себя мыслью, что великолепно воспользовался положением трибуна. Но, говорю тебе, Квинт Поппедий: никто не сможет тягаться в этой должности со мной! Мои преимущества – возраст, мудрость, связи и влияние. У меня имеется целая программа изменения законодательства, которая простирается гораздо дальше всеобщего избирательного права для населения Италии. Я намерен реформировать общественные отношения в Риме в целом!
– Да охранит тебя великий светоносный Змей и да направит твои шаги, Марк Ливий. Это все, что я могу тебе сказать…
– Квинт Поппедий, время пришло… – продолжал Друз, вперившись невидящим взглядом в своего собеседника и всем видом выражая веру в себя и свои слова. – Я не могу допустить войны между Римом и Италией, а именно ее, как я подозреваю, планируют твои друзья. Война обернется для вас поражением. И для Рима тоже – хотя, думаю, он и одержит в ней победу. Рим ведь никогда не проигрывал войн. Отдельные сражения – да. Но не войну в целом. Возможно даже, что поначалу Италия в этой войне будет действовать гораздо успешнее, чем кто-либо в Риме (не считая меня) сейчас подозревает. Однако в конце концов победителем выйдет, как всегда, Рим. Но что это будет за бесславная победа! Достаточно представить одни ее экономические последствия, чтобы ужаснуться. Тебе ведь известно старое военное правило: никогда не воюй на своей территории. Пусть лучше страдает чужое имущество… Прошу, дай мне поступать по-своему, Квинт Поппедий. Действовать мирным путем, логическим путем – единственно возможным в этой ситуации…
При последних словах рука Друза потянулась через стол и сжала запястье Силона. Тот в ответ поднял на хозяина дома взгляд, лишенный и тени неискренности или сомнения, и кивнул:
– Дорогой Марк Ливий, ты можешь полностью рассчитывать на мою поддержку. Действуй! То, что я считаю твои благие намерения невыполнимыми, в счет не идет.
Если кто-либо из людей твоего масштаба не попытается осуществить это – то как мы еще сможем узнать, насколько велика в Риме оппозиция предоставлению Италии всеобщего избирательного права? Задним числом я согласен с тобою в том, что мешать переписи населения было глупостью. Вряд ли можно было надеяться, что такой шаг окажется действенным и что вообще мог быть осуществим. Это скорее был способ показать сенату и римскому народу силу переполняющих нас, италиков, чувств. Как бы то ни было, это отбросило нас – и тебя в том числе – назад… Так что поступай, как решил. Любую поддержку, на которую только способны италийцы, они тебе окажут. В этом я тебе торжественно клянусь.
– Я бы скорее предпочел, чтобы все население Италии было моими подданными, – грустно усмехнулся Друз. – Если после того, как я дам всем италикам право голоса, они будут считать, что в долгу передо мной, то мне удастся их заставить голосовать так, как того хочу я. Тогда мне без труда удавалось бы навязывать Риму свою волю.
– Разумеется, Марк Ливий, – поддержал Силон. – Тогда вся Италия была бы перед тобой в долгу.
– Теоретически да… – проговорил Друз, стараясь подавить довольную улыбку. – На практике же это труднодостижимо.
– Нет, легко! – воскликнул его собеседник. – Необходимо лишь, чтобы я, Гай Папий Мутил, и другие вожди Италии взяли с каждого жителя клятву в том, что, сумей ты добиться для них всеобщего избирательного права, они до самой смерти были бы твоими, что бы ни случилось.
– Клятву?.. – разинув рот, переспросил Друз. – Но согласятся ли они ее дать?
– Согласятся, при условии, что она не будет распространяться ни на их потомство, ни на твоих
